Оскар Рабин: «Бульдозерная выставка была самым ярким событием моей жизни. «Когда крепостных бьют — это ничего Оскар рабин художник картины

Фото: oscar-rabin.web61.server4.configcenter.info

В московском издательстве «Глагол» готовится к выходу книга журналиста и художественного критика Александра Шаталова «Аметистовый ларец: заметки о выставках и судьбах». В нее вошли статьи и очерки, посвященные неформальному искусству советского времени, в том числе опубликованные в NT . Предлагаем читателям отрывок из книги.

Эрик Булатов, художник : Конец 1950-х годов, когда появился Оскар Рабин, это было время, когда началось сопротивление официальной идеологии. Раньше, при Сталине, такое было невозможно, за это убивали... Рабин был первым художником, который стал открыто и совершенно спокойно показывать то, что он делает, не спрашивая разрешения начальства. Это была настоящая революция. Он первый так смело, спокойно и точно показал изнанку нашей жизни.

Лианозово. Авангардистский пикник

Владимир Немухин, художник : Лианозово, где поселился Оскар Рабин и которое вошло в историю, - это пригород Москвы по Савеловской дороге, километров, может быть, тридцать или около того. Почему Лианозово? Потому что тесть Рабина Евгеньевич Леонидович Кропивницкий* жил рядом, в Долгопрудном, в таком же невероятном бараке.

* Кропивницкий Евгений Леонидович (1893–1979), поэт, художник, глава неподцензурного Лианозовского кружка в 1950–1960-е годы в Москве

Оскар Рабин: В хрущевское время под Москвой часть лагерей освободили. В Лианозово был женский лагерь, его оттуда перевели в другое место, а бараки подремонтировали и раздали служащим. Одну комнату дали мне, да и то по большому блату - потому что я начальнику отдела кадров, который за меня хлопотал, нарисовал две картины, но не свои, скопировал откуда-то. Так мы оказались в Лианозово. Ну и дальше началась лианозовская жизнь.

Кира Сапгир, писатель : Меня никогда не оставляло ощущение потрясающего, изумительного, очень позитивного контраста. Идешь по этому захолустью - грязному, грустному, в котором нет ни малейшей эстетики, кроме каких-то замечательных сорняков, которые там цвели, и лопухов... Репьи еще были неописуемо хороши... Подходишь к замызганному бараку, входишь в огромную, как нам тогда казалось, комнату, где потолок подпирает этакая коринфская колонна - стояк деревянный. И стоит стол, на котором всегда есть еда. Честно сказать, ни тогда, ни сейчас мы так вкусно не ели, как у Оскара, у Валентины и Евгения Леонидовича Кропивницкого. И картошка там была особенная, и селедка была изумительная, и чай...

Звезды советского авангарда (слева направо):
Николай Вечтомов, Оскар Рабин
и Владимир Немухин. 1977 год Фото: Игорь Пальмин

Владимир Немухин: Обычно показы картин заканчивались чаепитием. Или кто-то приносил обыкновенную зеленую бутылку водки, какой-то винегрет, какую-то колбаску порежут, хлебушек черный. Выпьют по рюмке. Никто не напивался, никаких пьяных встреч не было, абсолютно. Как-то появился Васильев-Мон** , и решили мы устроить авангардистский пикник. Приехали к Оскару немножко взвинченные. Конечно, была куплена одна или две бутылки водки. Там уже было нас человек десять, наверное, и решили поискать место на пленере. Проходим какие-то пруды небольшие, а была весна, и Васильев-Мон увидел в этих прудах лягушачью икру: «Друзья, икра! У нас есть, чем закусить». Быстро достали ложку из рюкзака, он зачерпнул и съел эту икру. За ним <поэт Генрих> Сапгир: «Друзья, невероятное событие! Да здравствует лягушачья икра! Я по этому поводу обязательно что-то напишу». Дамы наши несколько брезгливо смотрели на эту икру. А я взял и попробовал. Она напоминала какую-то рыбу. Вкус рыбы с тиной. Ну, в общем, малоприятная еда. Таким образом мы отмечали авангардистский пикник, закусывая лягушачьей икрой бурные события того времени...

** Васильев-Мон Юрий Васильевич (1925–1990), скульптор, график, живописец

Кира Сапгир: Мне они казались какими-то богами. Или это были последние лешие, которых изгоняли из мегаполисов. Интеллектуальная элита, которую выживали из этого мира. А они не выживались. Оказалось, что они сильнее, потому что это была чистая сила.

«Бульдозерная выставка»: нонконформисты

Владимир Сычев, фотограф : В начале сентября 1974 года по Москве разошелся слух, что подана заявка на проведение официальной выставки художников-нонконформистов, которые тогда назывались «неофициальные художники». Выставки этих художников, которых было тогда зарегистрировано 28 человек, проводились на квартирах по очереди. Открывали двери для всех, и какое-то время люди приходили смотреть картины и знакомиться с художниками. Естественно, те продавали свои картины, но это было незаконно.

Оскар Рабин: Называли нас по-разному, в основном в ругательном смысле. Нонконформисты в Союзе художников официально не состояли и нигде не числились.

«Бульдозерная выставка» в Беляеве, «зрители»
в штатском Фото: venecianov.ru

Владимир Сычев: Шел дождь, мелкий такой, противный осенний дождь. Я приехал на пустырь в Беляево с друзьями - американскими журналистами, которые к тому времени ходили ко мне на выставки. Cтоял на одной стороне проспекта, а как я потом понял, главные события развивались на другой стороне. По обе стороны стояли машины «жигули», самые примитивные, там сидели люди в гражданском, и я сразу обратил внимание, что всех присутствующих фотографировали из этих машин. Я начал делать фотографии одну за другой (я снимаю быстро и незаметно), и первые три пленки отдал американскому журналисту. К сожалению, он мне эти пленки не вернул...

Раздавленные картины
Фото: venecianov.ru

Владимир Немухин: Меня оттеснили в сторону человек шесть, никак через них не пройдешь. Я говорю: «Дайте пройти, дайте пройти». И вижу, Оскар начинает разворачивать свои работы, и вдруг едет на него бульдозер. Это было ужасно. И в это время сын его Саша вылетает, там впереди у бульдозера какая-то железка торчит, он хватается за эту железку, и бульдозер буквально у ног Рабина останавливается. Я прорываюсь, ко мне подлетают молодчики и говорят: «Вас не пустим, работы сожжем». Я говорю: «Негодяй, я тебе даю мою картину на растопку. Иди сжигай, если у тебя хватит мужества. Сволочь!» Даю ему картину, он отталкивает меня в сторону, отшвыривает все, и заработали. Зажгли что-то, какой-то появился костер. Иностранцы сразу же понаехали, корреспонденты. На них, конечно, сразу набросились, повырывали у них аппараты, вытащили пленки. Поэтому кадров бульдозерных почти нет. А события развивались не три минуты, довольно долго это все происходило. Потом включили поливальные машины: набрали какой-то жижи, грязи и давай всех поливать... Приехали милицейские машины. Эльскую*** забрали, Рухина**** , Оскара увезли в отделение милиции.

*** Эльская Надежда Всеволодовна (1947–1978), художник.
**** Рухин Евгений Львович (1943–1976) - художник

Владимир Сычев: На следующий день, в понедельник, нас повезли в суд. Суд был очень странный. Судили 5 человек: Оскара Рабина, Сашу Рабина, Эльскую, Рухина и меня. Приговорили к 15 суткам, но выпустили через 4, потому что мы объявили голодовку и действительно ничего не ели… Милиция была немного в испуге.

В Париже

Оскар Рабин: Я всегда хотел в Париж поехать, мечтал об этом. Обыкновенному советскому человеку это было недоступно. Сначала я с советским паспортом уехал как турист, у меня виза была туристическая на 3 месяца. Потом ее в советском консульстве продлили. Потом меня пригласили на второй этаж к консулу. И консул зачитал мне указ Верховного совета, подписанный Брежневым, о лишении гражданства.

Кира Сапгир: Они приехали на целых 7 месяцев раньше меня. Казались мне старожилами. Я знаю только одно: когда Рабина лишили гражданства, для него это было отнюдь не безболезненно, и он очень протестовал против имиджа страдальца, который ему хотели придать. Он говорил: я художник и рисую то, что вижу. На мой взгляд, он не понимал одной вещи - что у него социальный, политический момент задействован как метод искусства. Его здесь, на Западе, поначалу приняло не очень много народу, поскольку не очень его знали. Но все-таки уже появился «Паспорт», который был в галерее Дины Верни. И он сам с собой начал бороться. Иногда это получалось, иногда нет. Здесь есть магазин по продаже конины, и вот у него была стена с золоченными конскими головами - абсолютно апокалиптическая тройка, пробивающая стену. Мне кажется, что это было олицетворение его парижской ситуации.

«Три паспорта», триптих, 2006 Изображение: The Tsukanov Art Collection

Мишель Ивасилевич, галеристка : В Париже всегда были русские художники, в XX веке было несколько волн приехавших из России, чтобы жить и работать здесь. Сутин, Лифшиц, Цадкин, после войны Поляков, Де Сталь, Ланской. И есть третья волна - Олег Целков, <Михаил> Рогинский, Рабин, они не по своей воле сюда приехали. Оскар Рабин в 1978 году был фактически выслан из СССР вместе с женой Валентиной Кропивницкой и сыном Александром. В начале 1990-х в парижской галерее «Мир искусства» была организована выставка. Многие тогда впервые познакомились с искусством Рабина. Картины его, можно сказать, того же материала, как и у Никола де Сталь. Они вещественные, грубые как земля Лианозово, которую он привез с собой в изгнание.

Оскар Рабин: Я из окна своей мастерской на втором этаже вижу Центр Помпиду, Бобур, как его называют. Уже 23 года вижу. Мне приятно, конечно, что такой музей рядом. Но дело в том, что я, наверное, однолюб. Я уже сложился, когда приехал во Францию. Таким, наверное, до конца своей жизни и буду. Конечно же, я люблю Париж, настоящая моя жизнь там, за окном. Это вечный театр, вечный праздник. И я сам в этом театре, в этой пьесе принимаю участие...

Творчество каждый день

Мишель Ивасилевич: В нашем доме есть картина Рабина, в которой для меня сосредоточена вся сила и загадка его искусства. Она называется «Восемь ламп керосиновых и восемь ламп электрических», ее приобрел на выставке мой муж Марк, коллекционер. Изображена стена барака с окнами, через которые видно голову самого Рабина и членов его семьи. Для меня это олицетворение всей его жизни, мы ее видим как бы снаружи и изнутри одновременно, так художник делится с нами тайной своего бытия...

«Композиция с черемухой и яичницей»,
2013 год, холст, масло Изображение:
Музей современного искусства Эрарта

Кира Сапгир: Чем мне дороги картины Оскара - этим невероятным, страстным перепадом из оголенности в земной уют. Две формулировки давал им их гуру, Евгений Леонидович Кропивницкий: у него была серия «оголенностей» и были стихи «Земной уют». И вот эта уютная лампа у Рабина... Серый страшный человеческий пейзаж вокруг - и нежное, обнадеживающее оранжевое свечение. На этом перепаде, мне кажется, строится вся психодрама его картин.

Аркадий Недель, философ : Книгу о нем я назвал «Оскар Рабин - нарисованная жизнь». Рабин знает гораздо больше, чем мое поколение. Такой невероятной оригинальности письма и такого совершенного ощущения действительности я не видел ни у кого другого.

Оскар Рабин и Валентина Кропивницкая.
1965. Бумага, фломастер, акварель.
Собрание Александра Кроника,
Москва

СЕМЬЯ КРОПИВНИЦКИХ

Даже теперь, когда Евгению Леонидовичу исполнилось восемьдесят пять лет, к нему постоянно приходят молодые художники и писатели. Человек, сам страстно увлеченный искусством, он умеет увлечь других. Сын мелкого железнодорожного служащего (его отец работал на станции Царицыно под Москвой), молодой Кропивницкий окончил Строгановское училище и получил диплом, который дал ему право работать учителем рисования. Дома он писал полотна, которые почти никогда не выставлялись, и сочинял стихи, которые не публиковались. Стихов этих существует больше тысячи, и многие из них — замечательные. В живописи, кроме абстрактных полотен, большое место в его творчестве занимают изящные пейзажи с натуры и серия ню и портретов нимфеток, к красоте которых он был особенно неравнодушен. Из-за отсутствия пианино Евгению Леонидовичу пришлось отказаться от сочинения музыки, но помню, что сочиненную им в молодости оперу мы хором пели на Долгопрудной.

Евгений Леонидович был прирожденным учителем. В условиях советской власти он учил свободе от всяческих схем и догм. В его доме не чувствовалось гнета времени, дышалось легко и свободно. Всю свою долгую жизнь Евгений Леонидович жил на небольшую зарплату учителя рисования, ничтожную даже по советским меркам. Он был беден, однако, незаметная должность учителя рисования давала ему редчайшую возможность быть духовно свободным и ни от кого не зависеть. Материальной стороне жизни он не придавал особенного значения, вещей не любил и тяготился ими, хотя не относился к категории людей, готовых отдать ближнему последнюю рубашку. Евгений Леонидович, даже если бы у него было такое желание, не смог бы этого сделать — у него у самого была одна-единственная. Превыше всего этот человек ставил духовный и интеллектуальный комфорт. Он был эгоистом, каким нередко бывают люди искусства. Погружаясь в собственный мир, он, казалось, не замечал, в какой бедности живет его семья, которой без Ольги Ананьевны пришлось бы плохо.

Ольга Ананьевна была удивительная женщина, почти святая. Таково мнение всех, кто ее близко знал. Евгений Леонидович встретил свою будущую жену в провинции, куда его семья переселилась из страха возможных преследований — дело было сразу после революции. Отец Ольги Ананьевны, умерший сравнительно рано, был выходцем из крестьян. Очень одаренный и трудолюбивый, он сумел окончить университет и стать врачом. За особые заслуги в медицине ему присвоили личное дворянство. Ольга Ананьевна окончила педагогическое художественное училище и стала учительницей рисования. Ей пришлось работать в деревне, и она одно время преподавала, потом работала счетоводом и библиотекарем. Как бы трудно ни было, какие бы неприятности ни сваливались на голову, Ольга Ананьевна никогда не жаловалась. Я ни разу не слышал от нее ни единого слова упрека в чей-нибудь адрес.

Понимая заботы и горести каждого, она всем стремилась помочь. Когда муж, неисправимый Дон-Жуан, обижал очередную ’’даму сердца”, Ольга Ананьевна старалась ее утешить. Брак Кропивницких никогда не был зарегистрирован — в те времена этому не придавали значения — однако, они вырастили двух детей и прожили вместе пятьдесят два года, до самой смерти Ольги Ананьевны в 1971 году. Ни один из членов семьи Кропивницких, кроме, может быть, бабушки, не придавал никакого значения дворянскому происхождению рода Кропивницких. Я упоминаю об этом лишь потому, что сын Евгения Леонидовича Лев поплатился за свою ’’голубую кровь” десятью годами лагерей. По-настоящему я познакомился с ним лишь после его возвращения из ссылки, когда умер Сталин, однако, много слышал о нем от Евгения Леонидовича и Вали, которые гордились его умом и самыми разнообразными талантами.

История ареста Льва Кропивницкого такова. Его взяли на фронт в августе 1941 года, едва ему исполнилось восемнадцать лет. Отвоевав два года, Лев получил тяжелое ранение и много времени провалялся в госпиталях. Демобилизованный как инвалид, он хотел заняться живописью и поступил в Институт прикладного и декоративного искусства, где директором в то время был Дейнека. Там он сблизился с группой демобилизованных, как и он, офицеров, которых связывало одно: благородное происхождение. Молодые люди собирались, чтобы порассуждать об особенностях советского и царского режимов, о своих предках и о том положении, которое они, потомки дворян, могли бы занимать в государстве, не случись большевистской революции. Их очень скоро выдали, и каждый получил от десяти до пятнадцати лет лагерей за контрреволюционную деятельность. Самое плохое заключалось в том, что у "дворян" хранились списки знакомых, которых они по тем или иным признакам причисляли к аристократам и которыми рассчитывали пополнить свои ряды. Эти списки попали в КГБ, и все в них упомянутые тоже получили большие сроки.

Среди упомянутых в списках находился молодой, очень талантливый художник Борис Свешников. Не знаю, текла ли в его жилах голубая кровь, знаю только, что свои восемь лет он отсидел полностью. Замечательные рисунки, которые ему удалось сделать в лагере, гораздо больше расскажут о сюрреалистической лагерной жизни, чем некоторые рассказы и повести. Освободившись, он тихо писал свои фантастические полотна, никому их не показывая и стремясь вообще как можно меньше общаться с людьми. Последние годы мы с ним подружились, но он не решался участвовать в наших выставках. Борис Свешников состоял в Союзе художников в секции графики и иллюстрациями зарабатывал себе на жизнь. В Долгопрудной многие знали, что Лев сидит, однако, относились к Кропивницким по-прежнему хорошо. После смерти Сталина Льву на год снизили срок, он отсидел девять лет, и, отбыв еще два года ссылки, вернулся в Долгопрудную. Оглядевшись и немного придя в себя, Лев со свойственным ему энтузиазмом и энергией принялся за живопись. О годах, проведенных в лагере, он вспоминать не любил.

Всегда интересно узнать, что думают о современном искусстве те, кто его создаёт. Оскар Рабин, за свою долгую творческую жизнь, был и опальным, и признанным (в том числе коммерчески успешным) художником. Старшему поколению он знаком как интеллектуальный лидер нонконформизма и один из участников знаменитой «бульдозерной выставки».

«Искусство вообще мало относится к духовности. Король, конечно, поднял кисть Веласкеса, но с этого момента началось разложение искусства, которое закончилось „писсуаром“ Дюшана. Чем больше говорят о духовном начале, тем меньше искусства. Тем оно, наоборот, приземляется все больше и больше.

Я за элитарность искусства, за художников-аристократов - не по происхождению, но по дару. Демократия выступает против принципа избранности, поэтому и весь XX век ориентировался на усредненность.

Дилетанты в искусстве были всегда, но они не получали права на равных конкурировать с профессионалами. Разрушено было все. Дошли до того, что и картины больше писать не надо, якобы уже все написано, а эти ваши картинки, пейзажики, портретики больше не годятся пространству музея. С точки зрения понимания искусства никогда не существовало такого разрыва, как сегодня. При всей кажущейся демократичности людей игнорируют, их мнение никого не интересует. Современное искусство существует, потому что есть специальная политика и на нее выделяются огромные деньги. Уже больше полувека мы, шестидесятники, присутствуем на такой живой нише, как международный рынок. Как бы мы презрительно о нем ни отзывались, но другого-то сейчас нет. После ХХ века не осталось никаких критериев. Кроме денежных. Вы не можете сказать, какое искусство плохое или хорошее. Концептуальное искусство исключило все прежние критерии».

Оскар Рабин, русский живописец, один из основателей «лианозовской группы».

Оскар Яковлевич Рабин

родился 2 января 1928 года в Москве в семье врачей. Его отец и мать – украинский еврей Яков Рахмаилович Рабин и латышка Вероника Леонтина Андерман – были выпускниками Цюрихского университета. Когда мальчику было пять лет, отец скончался, в возрасте тринадцати он лишился и матери.

В 1946–1948 учился в Академии художеств в Риге, потом - в Московском государственном художественном институте им. В.И. Сурикова, из которого был отчислен «за формализм». Лидер политического крыла нонконформистского искусства 1960–1970-х. До 1964 жил в Лианозове, где сложилась знаменитая «Лианозовская группа» - неформальный союз поэтов и художников, в который входили художники Евгений Кропивницкий, Валентина Кропивницкая - жена Оскара, Владимир Немухин, Лидия Мастеркова, поэты Генрих Сапгир и Игорь Холин.

После «Бульдозерной выставки» последовала череда квартирных и подпольных выставок, что привело к давлению со стороны режима: против Рабина было возбуждено уголовное дело по обвинению в тунеядстве. В 1978 году Рабина с семьей выгнали из СССР, а он сам был лишен советского гражданства. Рабин поселился в Париже. В 2006 Рабину было возвращено российское гражданство, но в Россию он больше не вернулся.

Уже почти 40 лет Оскар Рабин живет и работает в Париже и редко навещает Россию. Эстетика художника не претерпела серьезных изменений. В 2008 году в Третьяковской галерее прошла масштабная ретроспектива живописи Рабина. В этом же году, по данным открытых источников, было продано 24 работы художника на сумму €1 339 106.

В 2015 году в Санкт-Петербургском Музее современного искусства «Эрарта» прошла выставка новейших работ неустаревающего шестидесятника, которому в этом году исполнилось 88.

«Скрипка и ромашки», 1971

Во Флоренции на 91-м году жизни умер Оскар Рабин. Принято говорить, что с художником уходит эпоха. Нет, эпоха осталась, как осталось и искусство Оскара Рабина, чьи картины находятся в собраниях крупнейших музеев мира, от Третьяковской галереи до Центра Жоржа Помпиду.

Французские критики называли Оскара Рабина "Солженицыным в живописи". Фото: Григорий Сысоев/ТАСС

Французские критики называли его "Солженицыным в живописи", российские - "главнокомандующим советского арт-сопротивления, его Кутузовым, выигравшим свое Бородино - знаменитую "бульдозерную выставку" 1974 году" (Милена Орлова). Друзья в шутку - "министром культуры".

Но в каждой шутке есть доля истины. Благодаря Оскару Рабину и его тестю поэту Евгению Кропивницкому самый обычный маргинальный подмосковный барак в Лианозово вдруг начал обретать свойства центра, вокруг которого кипит жизнь. Барак остался от лагерных времен. "Гражданским" его отдали потом. Там, в 19-метровой комнате, где жили Оскар Рабин и его жена Валентина Кропивницкая с двумя детьми, и проходили "приемы". Здесь в конце 1950-начале 1960-х люди показывали свои картины, читали стихи - те, что не могли быть напечатаны, выставлены "официально".

"Мы продолжали жить в лианозовском бараке, а так как телефона у нас не было, то объявили, что устраиваем "приемный день" - воскресенье. Чаще других у нас бывали Генрих Сапгир, Игорь Холин, Коля Вечтомов, Лев [Кропивницкий], Володя Немухин с женой художницей Лидой Мастерковой. Вообще приходило много народу, иногда совершенно незнакомого". Так сам художник описывал начало знаменитой "лианозовской группы" в конце 50-х годов. Первую картину у Рабина купил собиратель русского авангарда Георгий Дионисович Костаки. Первого иностранного корреспондента привел в барак поэт Игорь Холин.

Говорят, что Оскар Рабин и Кропивницкие принадлежали к "неофициальному искусству". Это не совсем точно. Они не "принадлежали", они были среди первых, кто сформировал мир "неофициального искусства". Мир изначально частной жизни, который постепенно начал обретать черты публичности. Публичная открытость возникала не благодаря доступу к СМИ или структурам власти. Скорее, напротив. В лианозовской коммунальной комнате семьи Рабина-Кропивницкой рождалась территория свободы - на почве любви, бескорыстного дружеского участия, интереса к искусству.

"Мысль, куда пойти, каких художников посмотреть, в 1960-е означала - к Оскару Рабину, мастерская которого была всегда открыта, и он очень спокойно, почти бухгалтерски-методично, отстраненно "показывал", - так описывает ситуацию Илья Кабаков. - И там можно было найти все средоточие последних новостей - взаимоотношения с властями, с покупателями. С приехавшими художниками из других городов - весь комок напряжения художественной жизни, творческой и бытовой, содержался в оскаровской мастерской". Позже, после переезда семьи Рабина на Преображенку, "приемы" продолжались уже в панельной многоэтажке.

Фото: Александра Краснова/ТАСС

Власть стремилась расширить границы публичной жизни, добиваясь прозрачности частного мира для недремлющего ока Старшего брата (если вспомнить антиутопию Оруэлла). Оскар Рабин, напротив, раздвинул границы частной жизни, открыв "неофициальную", частную жизнь для публичных споров, обсуждений искусства. Фактически Рабин придал "неофициальной жизни", а тем самым и "неофициальному искусству" статус публичности. Одним словом, он вывел его из "угла" на сцену для всеобщего обозрения.

Среди жестов никем не назначенного "министра", закрепляющих этот выход, было и создание музея неофициального искусства Александра Глезера, которого Оскар Яковлевич поддерживал, и выставка в ДК "Дружба" (1967), закрытая через два часа после открытия, и, наконец, "первый осенний просмотр картин на открытом воздухе" в 1974 году на пустыре в Беляево. На пустыре - потому что там общественный порядок невозможно нарушить. Здесь и произошла знаменитая битва художников с бульдозерами. Рабин тогда развернул картины, пытаясь показать их приглашенным зрителям. Эти события описаны очевидцами: "Разъярившийся бульдозерист сначала раздавил машиной холсты, а затем двинулся дальше. Рабин висел на верхнем ноже, подогнув ноги, чтобы нижним их не отрезало. На помощь отцу бросился сын. Кто-то из милиционеров остановил бульдозер. Отца и сына бросили в милицейскую "Волгу" и увезли". Затем в битву включились поливальные машины и люди с плакатом "Все на субботник". Потом вышедшие на субботник в воскресенье победно сожгли три картины.

Международный резонанс "бульдозерной выставки" принудил власти к миру. Уже в конце сентября в Измайловском парке на несколько часов был открыт "Второй осенний просмотр картин на открытом воздухе". Этот open-air завершился без хэппенинга псевдоактивистов. А в ноябре 1974 открылась экспозиция "неофициалов" уже в ЦДРИ. Как вспоминал коллекционер Леонид Талочкин, "ничего страшного не произошло, не считая того, что толпа зрителей сломала чугунные перила на лестнице и доступ желающих на выставку пришлось ограничить".

"Натюрморт". Фото: Дмитрий Коробейников/РИА Новости

В 1972 Оскар Рабин нарисует "Паспорт", где в графе национальность напишет "латыш (еврей)", а в невиданной графе "место смерти" укажет не без черного юмора - "под забором? В Израиле?". Он умер во Флоренции, в городе Данте, поэта-изгнанника. Символично для человека, который в 1978 году, когда с семьей гостил по приглашению во Франции, был лишен советского гражданства. Так они с женой Валентиной Евгеньевной Кропивницкой и сыном Сашей стали парижскими жителями. Новый российский паспорт он получит только в 2006. Незадолго до большой ретроспективы в Третьяковской галерее и Отделе личных коллекций ГМИИ им. А.С. Пушкина.

Внешняя простота его живописи, где пространство тяготеет к плоскости, а экспрессия цвета ограничена графикой черного контура, обманчива. Видя его брутальные натюрморты с водкой и селедкой на газете, на фоне темных улиц с бараками, одни вспоминали "Последний кабак у заставы" Перова. Другие ссылались на самого художника, назвавшего ряд своих работ "Русский поп-арт". Действительно, фотографии и листы газет, постеры к выставке Ренуара и денежные купюры, разбросанные карты и собственные паспорта - постоянные персонажи его полотен… Но, пожалуй, ближе всего художественные поиски Рабина к творчеству экспрессионистов. О последних напоминает сочный темный контур, которым обведены предметы, выделение фрагментов, которые обретали "брутальную автономность и значимость некоего акцента-"аккорда".

В отличие от экспрессионистов, он не использует технику гравюры. Но ему явно импонирует ее суровая сдержанность и точность штриха. Интересно наблюдение Льва Кропивницкого, так описывавшего работу Оскара Рабина: "В его работах нет ничего от нашей русской расхлябанности и безответственности. Напротив - он отвечает за все. От качества грунта до строго найденной подписи. Он рационалист. Всякая случайность чужда ему. Все, что он делает, должно быть создано им. Состав краски и характер деформации, очередной экстравагантный прием и общий живописный эффект. Он никогда ничего не упускает. И не ищет вдохновения. Он заставляет себя работать ежедневно в определенные часы и почти без неудач". Смешно, но этого трудоголика власти в 1977 году обвинили в тунеядстве.

"Бани". Фото: Сергей Пятаков/РИА Новости

Сам художник объяснил свой подход просто: "Я стал писать объекты-символы, наделяя их двойным смыслом, придавая им другую функцию, кроме общеизвестной". Его печальный "Пермский Христос в Лианозово" (1966), отсылающий к чеканным образам раннеренессансных красавиц портрет Валентины Кропивницкой 1964 года ("Моя жена"), образы святых на фоне блочных домов в Химках-Ховрино, аккумулируют энергию духовного напряженного поиска. С этой точки зрения от работ Рабина до соц-арта или поп-арта так же далеко, как до Луны. Он вообще не решает социально-критических задач. Он - о другом. Об апокалиптическом видении мира, забывшего Бога. Не удивительно, что его стилистика не изменилась после переезда в Париж.