Дипломная работа: Кутузов - стратег и дипломат. Кафедра гражданской защиты Проверил преподаватель кафедры гражданской защиты

Анализ громадной, очень сложной исторической фигуры Кутузова иной раз тонет в пестрой массе фактов, рисующих войну 1812 г. в целом. Фигура Кутузова при этом если и не скрадывается вовсе, то иногда бледнеет, черты его как бы расплываются. Кутузов был русским героем, великим патриотом, великим полководцем, что известно всем, и великим дипломатом, что известно далеко не всем.

Выявление громадных личных заслуг Кутузова затруднялось прежде всего тем, что долгое время вся война 1812 г., с момента отхода русской армии от Бородина до прихода в Тарутино, а затем вплоть до вступления ее в Вильно в декабре 1812 г., не рассматривалась как осуществление глубокого плана Кутузова - плана подготовки, а затем реализации не прерывавшегося контрнаступления, приведшего к полному разложению и конечному уничтожению наполеоновской армии.

Теперь историческая заслуга Кутузова, который против воли царя, против воли даже части своего штаба, отметая клеветнические выпады вмешивавшихся в его дела иностранцев вроде Вильсона, Вольцогена, Винценгероде, провел и осуществил свою идею, вырисовывается особенно отчетливо. Ценные новые материалы побудили советских историков, занимающихся 1812 годом, приступить к выявлению своих недочетов и ошибок, пропусков и неточностей, к пересмотру сложившихся прежде мнений о стратегии Кутузова, о значении его контрнаступления, о Тарутине, Малоярославце, Красном, а также о начале заграничного похода 1813 г., о котором у нас знают очень мало, в чем виновна почти вся литература о 1812 годе, в том числе и моя старая книга, где этому походу посвящено лишь очень немного беглых замечаний. Между тем первые четыре месяца 1813 г. немало дают для характеристики стратегии Кутузова и показывают, как контрнаступление перешло в прямое наступление с точно поставленной целью уничтожения агрессора и в дальнейшем - низвержения грандиозной наполеоновской хищнической «мировой монархии».

В громадной новой (1946-го и последующих годов) «Британской энциклопедии» читаем о Кутузове следующее: «Он дал сражение при Бородине и потерпел поражение, но не решительное». А дальше: «Осторожное преследование противника старым генералом вызывало много критики». Вот и все. Эта оценка, особенно ее лаконизм, живо напоминает классические полторы строки о Суворове в одном из прежних изданий Малого Энциклопедического словаря Лярусса: «Суворов, Александр. 1730-1800. Русский генерал, разбитый генералом Массена». Когда и где? Об этом осторожно не упоминается по весьма понятной причине. Это - все, что французам полагается знать об Александре Суворове. Не менее обстоятельно сказано и о Кутузове: «Кутузов, Михаил, русский генерал, побежденный при Москве. 1745-1813». Вот и все. К этому следует прибавить и примечательный отзыв о Кутузове, принадлежащий акад. Луи Мадлэну, написавшему в 1934 г. во вступительной статье к изданию писем Наполеона к Марии-Луизе, что после Бородина Кутузов «имел бесстыдство (eut impudence) не считать себя побежденным».

Следует отметить одно очень любопытное наблюдение. Иностранные историки, пишущие о 1812 годе в России, меньше и реже пускают в ход метод опорочивания, злостной и недобросовестной критики, чем метод полного замалчивания. Берем четырехтомную новейшую «Историю военного искусства в рамках политической истории», написанную проф. Гансом Дельбрюком. Раскрываем четвертый, увесистый, посвященный XIX в. том, особенно главу «Стратегия Наполеона». Ищем в очень хорошо составленном указателе фамилию Кутузова, но не находим ее вовсе. О 1812 годе на стр. 386 читаем: «Настоящую проблему наполеоновской стратегии представляет кампания 1812 г. Наполеон разбил русских под Бородином, взял Москву, был вынужден отступить и во время отступления потерял почти всю свою армию». Оказывается, будь на месте Наполеона тайный советник проф. Г. Дельбрюк, России пришел бы конец: «Не лучше ли поступил бы Наполеон, если бы в 1812 г. он обратился к стратегии измора и повел бы войну по методу Фридриха?»

Ум и воинская доблесть Кутузова были признаны и товарищами и начальством уже в первые годы его военной службы, которую он начал 19 лет. Он воевал в войсках Румянцева, под Ларгой, под Кагулом, и тогда уже своей неслыханной храбростью заставил о себе говорить. Он первым бросался в атаку и последним прекращал преследование неприятеля. В конце первой турецкой войны он был опасно ранен и лишь каким-то чудом (так считали и русские и немецкие врачи, лечившие его) отделался только потерей глаза. Екатерина велела отправить его за казенный счет для лечения за границу. Эта довольно длительная поездка сыграла свою роль в его жизни. Кутузов с жадностьюРанение Кутузова под Очаковом в 1778 году набросился на чтение и очень пополнил свое образование.

Вернувшись в Россию, он явился к императрице благодарить ее. И тут Екатерина дала ему необычайно подходившее к его природным способностям поручение: она отправила его в Крым в помощь Суворову, который исполнял тогда не очень свойственное ему дело: вел дипломатические переговоры с крымскими татарами.

Нужно было поддержать ШагинТирея против Девлет-Гирея и дипломатически довершить утверждение русского владычества в Крыму. Суворов, откровенно говоривший, что он дипломатией заниматься не любит, сейчас же предоставил Кутузову все эти щекотливые политические дела, которые тот выполнил в совершенстве. Тут впервые Кутузов обнаружил такое умение обходиться с людьми, разгадывать их намерения, бороться против интриг противника, не доводя спора до кровавой развязки; и, главное, достигать полного успеха, оставаясь с противником лично в самых «дружелюбных» отношениях, что Суворов был от него в восторге.

Втечение нескольких лет, вплоть до присоединения Крыма и конца происходивших там волнений, Кутузов был причастен к политическому освоению Крыма. Соединение в Кутузове безудержной, часто просто безумной храбрости с качествами осторожного, сдержанного, внешне обаятельного, тонкого дипломата было замечено Екатериной. Когда она в 1787 г. была в Крыму, Кутузов - тогда уже генерал - показал ей такие опыты верховой езды, что императрица публично сделала ему суровый выговор: «Вы должны беречь себя, запрещаю вам ездить на бешеных лошадях и никогда вам не прощу, если услышу, что вы не исполняете моего приказания». Но выговор подействовал мало. 18 августа 1788 г. под Очаковом Кутузов, помчавшийся на неприятеля, опередил своих солдат. Австрийский генерал, принц де Линь, известил об этом императора Иосифа в таких выражениях: «Вчера опять прострелили голову Кутузову. Думаю, что сегодня или завтра умрет». Рана была страшная и, главное, почти в том же месте, где и в первый раз, но Кутузов снова избежал смерти. Едва оправившись, через три с половиной месяца Кутузов уже участвовал в штурме и взятии Очакова и не пропустил ни одного большого боя в 1789-1790 гг. Конечно, он принял непосредственное личное участие и в штурме Измаила. Под Измаилом Кутузов командовал шестой колонной левого крыла штурмующей армии. Преодолев «весь жестокий огонь картечных и ружейных выстрелов», эта колонна, «скоро спустясь в ров, взошла по лестницам на вал, несмотря на все трудности, и овладела бастионом; достойный и храбрый генерал-майор и кавалер Голенищев-Кутузов мужеством своим был примером подчиненным и сражался с неприятелем». Приняв участие в этом рукопашном бою, Кутузов вызвал из резервов Херсонский полк, отбил неприятеля, и его колонна с двумя другими, за ней последовавшими, «положили основание победы».

Суворов так кончает донесение о Кутузове: «Генерал-майор и кавалер Голенищев-Кутузов показал новые опыты искусства и храбрости своей, преодолев под сильным огнем неприятеля все трудности, взлез на вал, овладел бастионом, и, когда превосходный неприятель принудил его остановиться, он, служа примером мужества, удержал место, превозмог сильного неприятеля, утвердился в крепости и продолжал потом поражать врагов». В своем донесении Суворов не сообщает о том, что когда Кутузов остановился и

А. В. Суворов был тесним турками, то он по слал просить у главнокомандующего подкреплений, а тот никаких подкреплений не прислал, но велел объявить Кутузову, что назначает его комендантом Измаила. Главнокомандующий знал наперед, что Кутузов и без подкреплений ворвется со своей колонной в город.

После Измаила Кутузов участвовал с отличием и в польской войне. Ему уже было в то время около 50 лет. Однако ни разу ему не давали вполне самостоятельного поста, где бы он в самом деле мог полностью показать свои силы. Екатерина, впрочем, уже не упускала Кутузова из виду, и 25 октября 1792 г. он неожиданно был назначен посланником в Константинополь. По дороге в Константинополь, умышленно не очень спеша прибыть к месту назначения, Кутузов зорко наблюдал турецкое наследие, собирал различные справки о народе и усмотрел в нем вовсе не воинственность, которой пугали турецкие власти, а, «напротив, теплое желание к миру».

26 сентября 1793 г., то есть через 11 месяцев после рескрипта 25 октября 1792 г. о назначении его посланником, Кутузов въехал в Константинополь. В звании посланника Кутузов пробыл до указа Екатерины от 30 ноября 1793 г. о передаче всех дел посольства новому посланнику, В. П. Кочубею. Фактически Кутузов покинул Константинополь только в марте 1794 г. Задачи его дипломатической миссии в Константинополе были ограниченны, но нелегки. Необходимо было предупредить заключение союза между Францией и Турцией и устранить этим опасность проникновения французского флота в Черное море. Одновременно нужно было собрать сведения о славянских и греческих подданных Турции, а главное, обеспечить сохранение мира с турками. Все эти цели были достигнуты в течение его фактического пребывания в турецкой столице (от сентября 1793 г. до марта 1794 г.).

После константинопольской миссии наступил некоторый перерыв в военной карьере и дипломатической деятельности Кутузова. Он побывал на ответственных должностях: был казанским и вятским генерал-губернатором, командующим сухопутными войсками, командующим флотилией в Финляндии, а в 1798 г. ездил в Берлин в помощь князю Репнину, который был послан ликвидировать или хотя бы ослабить опасные для России последствия сепаратного мира Пруссии с Францией. Он, собственно, сделал за Репнина всю требовавшуюся дипломатическую работу и достиг некоторых немаловажных результатов: союза с Францией Пруссия не заключила.

Павел так ему доверял, что 14 декабря 1800 г. назначил его на важный пост: Кутузов должен был командовать украинской, брестской и днестровской «инспекциями» в случае войны против Австрии. Но Павла не стало; при Александре политическое положение постепенно стало меняться, и столь же значительно изменилось служебное положение Кутузова. Александр, сначала назначивший Кутузова петербургским военным губернатором, вдруг совершенно неожиданно 29 августа 1802 г. уволил его от этой должности, и Кутузов 3 года просидел в деревне, вдали от дел. Заметим, что царь невзлюбил его уже тогда, вопреки ложному взгляду, будто опала постигла Кутузова только после Аустерлица. Но, как увидим, в карьере Кутузова при Александре I в довольно правильном порядке чередовались опалы, когда Кутузова отстраняли от дел или давали ему иногда все же значительные гражданские должности, а затем столь же неожиданно призывали на самый высокий военный пост. Александр мог не любить Кутузова, но он нуждался в уме и таланте Кутузова и в его репутации в армии, где его считали прямым наследником Суворова.

В 1805 г. началась война третьей коалиции против Наполеона, и в деревню к Кутузову был послан экстренный курьер от царя. Кутузову предложили быть главнокомандующим на решающем участке фронта против французской армии, состоявшей под начальством самого Наполеона.

Если из всех веденных Кутузовым войн была война, которая могла бы назваться ярким образчиком преступного вмешательства двух коронованных бездарностей в распоряжения высокоталантливого стратега, вмешательства бесцеремонного, настойчивого и предельно вредоносного, то это была война 1805 г., война третьей коалиции против Наполеона, которую Александр I и Франц I, совершенно не считаясь с прямыми указаниями и планами Кутузова, позорно проиграли. Молниеносным маневром окружив и взяв в плен в Ульме едва ли не лучшую армию, когда-либо имевшуюся до той поры у австрийцев, Наполеон тотчас же приступил к действиям против Кутузова. Кутузов знал (и доносил Александру), что у Наполеона после Ульма руки совершенно свободны и что у него втрое больше войск. Единственным средством избегнуть ульмской катастрофы было поспешно уйти на восток, к Вене, а если понадобится, то и за Вену. Но, по мнению Франца, к которому всецело присоединился Александр, Кутузов со своими солдатами должен был любой ценой защищать Вену. К счастью, Кутузов не исполнял бессмысленных и гибельных советов, если только ему представлялась эта возможность, т. е. если отсутствовал в данный момент высочайший советник.

Кутузов вышел из отчаянного положения. Во-первых, он, совершенно неожиданно для Наполеона, оказал наступающей армии крутой отпор: разбил передовой корпус Наполеона при Амштеттене, и пока маршал Мортье оправлялся, стал на его пути у Кремса и здесь уже нанес Мортье очень сильный удар. Наполеон, находясь на другом берегу Дуная, не успел оказать помощь Мортье. Поражение французов было полным. Но опасность не миновала. Наполеон без боя взял Вену и вновь погнался за Кутузовым. Никогда русская армия не была так близка к опасности подвергнуться разгрому или капитуляции, как в этот момент. Но русскими командовал не ульмский Макк, а измаильский Кутузов, под командованием которого находился измаильский Багратион. За Кутузовым гнался Мюрат, которому нужно было каким угодно способом задержать, хоть на самое короткое время, русских, чтобы они не успели присоединиться к стоявшей в Ольмюце русской армии. Мюрат затеял мнимые переговоры о мире.

Но мало быть лихим кавалерийским генералом и рубакой, чтобы обмануть Кутузова. Кутузов с первого же момента разгадал хитрость Мюрата и, сейчас же согласившись на «переговоры», сам еще более ускорил движение своей армии к востоку, на Ольмюц. Кутузов, конечно, понимал, что через день-другой французы догадаются, что никаких переговоров нет и не будет, и нападут на русских. Но он знал, кому он поручил тяжкое дело служить заслоном от напиравшей французской армии. Между Голлабруном и Шенграбеном уже стоял Багратион. У Багратиона был корпус в 6 тысяч человек, у Мюрата - в четыре, если не в пять раз больше, и Багратион целый день задерживал яростно дравшегося неприятеля, и хотя положил немало своих, но и немало французов, и ушел, не тревожимый ими. Кутузов за это время отошел уже к Ольмюцу, за ним поспел туда же и Багратион.

Вот тут-то в полной мере и выявились преступная игра против Кутузова и истинно вредительская роль Александра и другого божьей милостью произведшего себя в полководцы монарха-Франца.

Ни в чем так ярко не сказывалась богатейшая и разносторонняя одаренность Кутузова, как в умении не только ясно разбираться в общей политической обстановке, в которой ему приходилось вести войну, но и подчинять общей политической цели все иные стратегические и тактические соображения. В этом была не слабость Кутузова, которую в нем хотели видеть как открытые враги, так и жалившие в пяту тайные завистники. В этом была, напротив, его могучая сила.

Достаточно вспомнить именно эту трагедию 1805 г. - аустерлицкую кампанию. Ведь когда открылись военные действия и когда, несмотря на все ласковые уговоры, а затем и довольно прозрачные угрозы, несмотря на всю пошлую комедию клятвы в вечной русско-прусской дружбе над гробом Фридриха Великого, так часто и так больно битого русскими войсками, Фридрих-Вильгельм III все-таки отказался вступить немедленно в коалицию, то Александр I и его тогдашний министр Адам Чарторыйский, и тупоумный от рождения Франц I посмотрели на это как на несколько досадную дипломатическую неудачу, но и только. А Кутузов, как это тотчас же вполне выяснилось по всем его действиям, усмотрел в этом угрозу проигрыша всей кампании. Он тогда знал и высказывал это неоднократно, что без немедленного присоединения прусской армии к коалиции союзникам остался единственный разумный выход: отступить в Рудные горы, перезимовать там в безопасности и затянуть войну, т. е. сделать именно то, чего боялся Наполеон.

При возобновлении военных действий весной обстоятельства могли либо остаться без существенных перемен, либо стать лучше, если бы за это время Пруссия решилась наконец покончить с колебаниями и войти в коалицию. Но уж, во всяком случае, решение Кутузова было предпочтительней, чем решение отважиться немедленно идти на Наполеона, что означало бы идти почти на верную катастрофу. Дипломатическая чуткость Кутузова заставляла его верить, что при затяжке войны Пруссия может наконец сообразить, насколько ей выгоднее вступить в коалицию, чем сохранять гибельный для нее нейтралитет.

Почему же все-таки сражение было дано, несмотря на все увещания Кутузова? Да прежде всего потому, что оппоненты Кутузова на военных совещаниях в Ольмюце - Александр I, фаворит царя, самонадеянный вертопрах Петр Долгоруков, бездарный военный австрийский теоретик Вейротер - страдали той опаснейшей болезнью, которая называется недооценкой сил и способностей противника. Наполеон в течение нескольких дней в конце ноября 1805 г. выбивался из сил, чтобы внушить союзникам впечатление, будто он имеет истощенную в предшествующих боях армию и поэтому оробел и всячески избегает решающего столкновения. Вейротер глубокомысленно изрекал, что нужно делать то, что противник считает нежелательным. А посему, получив столь авторитетную поддержку от представителя западноевропейской военной науки, Александр уже окончательно уверовал, что здесь, на Моравских полях, ему суждено пожать свои первые военные лавры. Один только Кутузов не соглашался с этими фанфаронами и разъяснял им, что Наполеон явно ломает комедию, что он нисколько не трусит и если в самом деле чего-нибудь боится, то только отступления союзной армии в горы и затяжки войны.

Н
о усилия Кутузова удержать союзную армию от сражения не помогли. Сражение было дано, и последовал полный разгром союзной армии под Аустерлицем 2 декабря 1805 г.

Именно после Аустерлица ненависть Александра I к Кутузову неизмеримо возросла. Царь не мог не понимать, конечно, что все страшные усилия как его самого, так и окружавших его придворных прихлебателей свалить вину за поражение на Кутузова остаются тщетными, потому что Кутузов нисколько не расположен был принимать на себя тяжкий грех и вину за бесполезную гибель тысяч людей и ужасающее поражение. А русские после Суворова к поражениям не привыкли. Но вместе с тем подле царя не было ни

Сражение при Аустерлице одного военного человека, который мог бы сравниться с Кутузовым своим умом и стратегическим талантом. Не было прежде всего человека с таким громадным и прочным авторитетом в армии, как Кутузов.

Разумеется, современники понимали - и это не могло не быть особенно неприятно Александру I, - что и без того большой военный престиж Кутузова еще возрос после Аустерлица, потому что решительно всем и в России и в Европе, сколько-нибудь интересовавшимся происходившей дипломатической и военной борьбой коалиции против Наполеона, было совершенно точно известно, что аустерлицкая катастрофа произошла исключительно оттого, что возобладал нелепый план Вейротера и что Александр преступно пренебрег советами Кутузова, не посчитаться с которыми он не имел никакого права, не только морального, но и формального, потому что официальным главнокомандующим союзной армии в роковую аустерлицкую годину был именно Кутузов. Но, конечно, австрийцы были более всех виновны в катастрофе. После Аустерлица Кутузов был в полной опале, и только чтобы неприятель не мог усмотреть в этой опале признания поражения, бывший главнокомандующий был все-таки назначен (в октябре 1806 г.) киевским военным губернатором. Друзья Кутузова были оскорблены за него. Это им казалось хуже полной отставки.

Но недолго пришлось ему губернаторствовать. В 1806-1807 гг. во время очень тяжелой войны с Наполеоном, когда после полного разгрома Пруссии Наполеон одержал победу под Фридландом и добился невыгодного для России Тильзитского мира, Александр на горьком опыте убедился, что без Кутузова ему не обойтись. И Кутузова, забытого во время войны 1806-1807 гг. с французами, вызвали из Киева, чтобы он поправил дела в другой войне, которую Россия продолжала вести и после Тильзита, - в войне против Турции.

Начавшаяся еще в 1806 г. война России против Турции оказалась войной трудной и мало успешной. За это время России пришлось пережить тяжелое положение, создавшееся в 1806 г. после Аустерлица, когда Россия не заключила мира с Наполеоном и осталась без союзников, а затем в конце 1806 г. опять должна была начать военные действия, ознаменовавшиеся большими битвами (Пултуск, Прейсиш-Эйлау, Фридланд) и кончившиеся Тильзитом. Турки мира не заключали, надеясь на открытую, а после Тильзита на тайную помощь новоявленного «союзника» России - Наполеона.

Положение было сложное. Главнокомандующий Дунайской армией Прозоровский решительно ничего не мог поделать и с беспокойством ждал с начала весны наступления турок. Война с Турцией затягивалась, и, как всегда в затруднительных случаях, обратились за помощью к Кутузову, и он из киевского губернатора превратился в помощника главнокомандующего Дунайской армией, а фактически в преемника Прозоровского. В Яссах весной 1808 г. Кутузов встретился с посланником Наполеона генералом Себастиани, ехавшим в Константинополь. Кутузов очаровал французского генерала и, опираясь на «союзные» тогдашние отношения России и Франции, успел получить подтверждение серьезнейшей дипломатической тайны, которая, впрочем, для Кутузова не была новостью, - что Наполеон ведет в Константинополе двойную игру и вопреки тильзитским обещаниям, данным России, не оставит Турцию без помощи.

Кутузов очень скоро поссорился с Прозоровским, бездарным полководцем, который вопреки советам Кутузова дал большой бой с целью овладеть Браиловом и проиграл его. После этого обозленный не на себя, а на Кутузова Прозоровский постарался отделаться от Кутузова, и Александр, всегда с полной готовностью внимавший всякой клевете на Кутузова, удалил его с Дуная и назначил литовским военным губернатором. Характерно, что, прощаясь с Кутузовым, солдаты плакали.

Но они простились с ним сравнительно ненадолго. Неудачи на Дунае продолжались, и снова пришлось просить Кутузова поправить дело. 15 марта 1811 г. Кутузов был назначен главнокомандующим Дунайской армией. Положение было трудное, вконец испорченное его непосредственным предшественником, графом Н. М. Каменским, который оказался еще хуже смещенного перед этим Прозоровского.

Военные критики, писавшие историю войны на Дунае, единогласно сходятся на том, что яркий стратегический талант Кутузова именно в этой кампании развернулся во всю ширь. У него было меньше 46 тысяч человек, у турок - больше 70 тысяч. Долго и старательно готовился Кутузов к нападению на главные силы турок. Он должен был при этом учитывать изменившееся положение в Европе. Наполеон уже не был только ненадежным союзником, каким он был в 1808 г. Теперь, в 1811 г. это уже определенно был враг, готовый не сегодня-завтра сбросить маску. После долгих приготовлений и переговоров, искусно веденных с целью выиграть время, Кутузов 22 июня 1811 г. нанес турецкому визирю снова под Рущуком тяжкое поражение. Положение русских войск стало лучше, но все-таки продолжало оставаться еще критическим. Турки, подстрекаемые французским посланником Себастиани, намеревались воевать и воевать. Только мир с Турцией мог освободить Дунайскую армию для предстоявшей войны с Наполеоном, а после умышленно грубой сцены, устроенной Наполеоном послу Куракину 15 августа 1811 г., уже никаких сомнений в близости войны ни у кого в Европе не оставалось.

И вот тут-то Кутузову удалось то, что при подобных условиях никогда и никому не удавалось и что, безусловно, ставит Кутузова в первый ряд людей, прославленных в истории дипломатического искусства. На протяжении всей истории императорской России, безусловно, не было дипломата более талантливого, чем Кутузов. То, что сделал Кутузов весной 1812 г. после долгих и труднейших переговоров, было бы не под силу даже наиболее выдающемуся профессиональному дипломату, вроде, например, А. М. Горчакова, не говоря уже об Александре I, дипломате-дилетанте. «Теперь коллежский он асессор по части иностранных дел» - таким скромным чином наградил царя А. С. Пушкин.

Наполеон располагал в Турции хорошо поставленным дипломатическим и военным шпионажем и тратил на эту организацию большие суммы. Он не раз высказывал мнение, что когда нанимаешь хорошего шпиона, то нечего с ним торговаться о вознаграждении. У Кутузова в Молдавии в этом отношении в распоряжении не было ничего, что можно было бы серьезно сравнивать со средствами, отпускавшимися Наполеоном на это дело. Однако точные факты говорят о том, что Кутузов гораздо лучше, чем Наполеон, знал обстановку, в которой ему приходилось воевать на Дунае. Никогда не совершал Кутузов таких поистине чудовищных ошибок в своих расчетах, какие делал французский император, который совершенно серьезно надеялся на то, что стотысячная армия турок (!) не только победоносно отбросит Кутузова от Дуная, от Днестра, от верховьев Днепра, но и приблизится к Западной Двине и здесь вступит в состав его армии. Документов от военных осведомителей поступало в распоряжение Кутузова гораздо меньше, чем их поступало в распоряжение Наполеона, но читать-то их и разбираться в них Кутузов умел гораздо лучше.

За 5 лет, прошедших от начала русско-турецкой войны, несмотря на частичные успехи русских, принудить турок к миру все-таки не удалось. Но то, что не удалось всем его предшественникам, начиная от Михельсона и кончая Каменским, удалось Кутузову.

Его план был таков. Война будет кончена и может быть кончена, но только после полной победы над большой армией великого «верховного» визиря. У визиря Ахмет-бея было около 75 тысяч человек: в Шумле - 50 тысяч и близ Софии - 25 тысяч; у Кутузова в молдавской армии - немногим более 46 тысяч человек. Турки начали переговоры, но Кутузов понимал очень хорошо, что дело идет лишь об оттяжке военных действий. Шантажируя Кутузова, визирь и Гамид-эффенди очень рассчитывали на уступчивость русских ввиду близости войны России с Наполеоном и требовали, чтобы границей между Россией и Турцией была река Днестр. Ответом Кутузова был, как сказано, большой бой под Рущуком, увенчанный полной победой русских войск 22 июня 1811 г. Вслед за тем Кутузов приказал, покидая Рущук, взорвать укрепления. Но турки еще продолжали войну. Кутузов умышленно позволил имКутузов в 1811г. переправиться через Дунай. «Пусть переправляются, только перешло бы их на наш берег поболее», - сказал Кутузов, по свидетельству его сподвижников и затем историка Михайловского-Данилевского. Кутузов осадил лагерь визиря, и осажденные, узнав, что русские пока, не снимая осады, взяли Туртукай и Силистрию (10 и 11 октября), сообразили, что им грозит полное истребление, если они не сдадутся. Визирь тайком бежал из своего лагеря и начал переговоры. А 26 ноября 1811 г. остатки умирающей от голода турецкой армии сдались русским.

Наполеон не знал меры своему негодованию. «Поймите вы этих собак, этих болванов турок! У них есть дарование быть битыми. Кто мог ожидать и предвидеть такие глупости?» - так кричал вне себя французский император. Он не предвидел тогда, что пройдет всего несколько месяцев, и тот же Кутузов истребит «великую армию», которая будет состоять под водительством кое-кого посильнее великого визиря...

И тотчас же, выполнив с полнейшим успехом военную часть своей программы, Кутузов-дипломат довершил дело, начатое Кутузовым-полководцем.

Переговоры, открывшиеся в середине октября, как и следовало ожидать, непомерно затянулись. Ведь именно возможно большая затяжка переговоров о мире и была главным шансом турок на смягчение русских условий. Наполеон делал решительно все от него зависящее, чтобы убедить султана не подписывать мирных условий, потому что не сегодня-завтра французы нагрянут на Россию и русские пойдут на все уступки, лишь бы освободить молдавскую армию. Прошел октябрь, ноябрь, декабрь, а мирные переговоры оставались на точке замерзания. Турки предлагали в качестве русско-турецкой границы уже, правда, не Днестр, а Прут, но Кутузов и об этом не желал слышать.

Из Петербурга шли проекты произвести демонстрацию против Константинополя, и 16 февраля 1812 г. Александр даже подписал рескрипт Кутузову о том, что, по его мнению, следует «произвести сильный удар под стенами Царяграда совокупно морскими и сухопутными силами». Из этого проекта, впрочем, ничего не вышло. Кутузов считал более реальным тревожить турок небольшими сухопутными экспедициями.

Дом в Стамбуле, где размещалось заключении мира с Александром получит от России согласие на занятие Турции.Посольство Кутузова в 1792-1794 Если же Наполеон предложит России примирение, то, естественно, Турция будет разделена между Россией и Францией. На турок эта аргументация очень сильно подействовала, и они уже соглашались признать границей Прут до слияния его с Дунаем и чтобы дальше граница шла по левому берегу Дуная до впадения в Черное море. Однако Кутузов решил до конца использовать настроение турок и потребовал, чтобы турки уступили России на вечные времена Бессарабию с крепостями Измаилом, Бендерами, Хотином, Килией и Аккерманом. В Азии границы оставались, как были до войны, но по секретной статье Россия удерживала все закавказские земли, добровольно к ней присоединившиеся, а также полосу побережья в 40 километров. Таким образом, замечательный дипломат, каким всегда был Кутузов, не только освобождал молдавскую армию для предстоящей войны с Наполеоном, но и приобретал для России обширную и богатую территорию.

И то, что впоследствии в Европе определяли как дипломатический «парадокс», свершилось. 16 мая 1812 г., после длившихся долгие месяцы переговоров, мир в Бухаресте был заключен: Россия не только освобождала для войны против Наполеона всю свою Дунайскую армию, но сверх того она получала от Турции в вечное владение всю Бесарабию. Но и это не все: Россия фактически получала почти весь морской берег от устьев Риона до Анапы.

Узнав о том, что турки 16(28) мая 1812 г. подписали в Бухаресте мирный договор. Наполеон окончательно истощил словарь французских ругательств. Он понять не мог, как удалось Кутузову склонить султана на такой неслыханно выгодный для русских мир в самый опасный для России момент, когда именно им, а не туркам, было совершенно необходимо спешить с окончанием войны.

Таков был первый по времени удар, который нанес Наполеону Кутузов-дипломат почти за три с половиной месяца до того, как ему на Бородинском поле нанес второй удар Кутузов-стратег.

Одна из наиболее укоренившихся исторических фальсификаций, созданных французской историографией, начиная с 20-томной истории Консульства и Империи Тьера и кончая 14-томной историей Луи Мадлена, выходящей в последние годы и еще не оконченной в 1951 г., заключается в утверждении, что еще в 1810 и даже в 1811 г. мир между Россией и Францией мог бы быть сохранен, если бы Александр воздержался от протеста по поводу захвата Наполеоном герцогства Ольденбургского и если бы он дал требуемые заверения касательно точного соблюдения континентальной блокады. Эту фальсификацию могут принять лишь те, кто, подобно французским шовинистически настроенным историкам и следующим за ними немецким, итальянским, английским и американским авторам, абсолютно не желает видеть бросающуюся в глаза действительность. А действительность заключается в том, что наполеоновская прямая политическая агрессия против России, в сущности, началась значительно ранее 12(24) июня 1812 г., когда император дал знак о переходе своего авангарда по мостам через Неман на восточный берег реки.

С 1810 г. под разными предлогами и вовсе без всяких предлогов, не давая никому никаких объяснений и только сообщая запуганной Европе о случившемся факте. Наполеон присоединял одну за другой территории, отделявшие громадную Французскую империю от русской границы. Сегодня ганзейские города Гамбург, Бремен и Любек с их территориями; завтра немецкие земли к северо-востоку от захваченного ранее королевства Вестфальского; послезавтра герцогство Ольденбургское. Формы и предлоги захвата были разные, но с точки зрения очевидной и прямой угрозы для безопасности России реальный результат был один: французская армия неуклонно подвигалась к русской границе. Низвергались государства, захватывались укрепления, ликвидировались водные преграды - за Рейном Эльба, за Эльбой Одер, за Одером Висла.

Впоследствии князь Вяземский, вспоминая об этом времени, говаривал, что тот, кто не жил в эти годы невозбранного владычества Наполеона над Европой, не мог вполне представить, как трудно и тревожно жилось в России в те годы, о которых друг его, А. С. Пушкин, писал: «Гроза двенадцатого года еще спала, еще Наполеон не испытал великого народа, еще грозил и колебался он».

Кутузов яснее, чем кто-либо, представлял себе опасность, угрожавшую русскому народу. И когда ему пришлось в это критическое, предгрозовое время вести войну на Дунае, высокий талант стратега позволил ему последовательно разрешать один за другим те вопросы, перед которыми в течение 6 лет становились в тупик все его предшественники, а широта его политического кругозора охватывала не только Дунай, но и Неман, и Вислу, и Днестр. Он распознал не только вполне уже выясненного врага - Наполеона, но и не вполне еще выяснившихся «друзей», вроде Франца австрийского, короля прусского Фридриха-Вильгельма III, лорда Ливерпуля и Кэстльри.

Впоследствии Наполеон говорил, что если бы он предвидел, как поведут себя турки в Бухаресте и шведы в Стокгольме, то он не выступил бы против России в 1812 г. Но теперь было поздно каяться.

Война грянула. Неприятель вошел в Смоленск и двинулся оттуда прямо на Москву. Волнение в народе, беспокойство и раздражение в дворянстве, нелепое поведение потерявшей голову Марии Федоровны и царедворцев, бредивших эвакуацией Петербурга, - все это в течение первых дней августа 1812 г. сеяло тревогу, которая возрастала все больше и больше. Отовсюду шел один и тот же несмолкаемый крик: «Кутузова!»

«Оправдываясь» перед своей сестрой, Екатериной Павловной, которая точно так же не понимала Кутузова, не любила и не ценила его, как и ее брат, Александр писал, что он «противился» назначению Кутузова, но вынужден был уступить напору общественного мнения и «остановить свой выбор на том, на кого указывал общий глас» ...

О том, что творилось в народе, в армии при одном только слухе о назначении Кутузова, а потом при его прибытии в армию, у нас есть много известий. Неточно и неуместно было бы употреблять в данном случае слово «популярность». Несокрушимая вера людей, глубоко потрясенных грозной опасностью, в то, что внезапно явился спаситель, - вот как можно назвать это чувство, непреодолимо овладевшее народной массой. «Говорят, что народ встречает его повсюду с неизъяснимым восторгом. Все жители городов выходят навстречу, отпрягают лошадей, везут на себе карету; древние старцы заставляют внуков лобызать стопы его; матери выносят грудных младенцев, падают на колени и подымают их к небу! Весь народ называет его спасителем».

8 августа 1812 г. Александр принужден был подписать указ о назначении Кутузова главнокомандующим российских армий, действующих против неприятеля, на чем повелительно настаивало общее мнение армии и народа. А ровно через 6 дней, 14 августа, остановившись на станции Яжембицы по дороге в действующую армию, Кутузов написал П. В. Чичагову, главному командиру Дунайской армии, необыкновенно характерное для Кутузова письмо. Это письмо - одно из замечательных свидетельств всей широты орлиного кругозора и всегдашней тесной связи между стратегическим планом и действиями этого полководца, каким бы фронтом, главным или второстепенным, он ни командовал. Кутузов писал Чичагову, что неприятель уже около Дорогобужа, и делал отсюда прямой вывод: «Из сих обстоятельств вы легко усмотреть изволите, что невозможно ныне думать об... каких-либо диверсиях, но все то, что мы имеем, кроме первой и второй армии, должно бы действовать на правый фланг неприятеля, дабы тем единственно остановить его стремлением. Чем долее будут переменяться обстоятельства в таком роде, как они были поныне, тем сближение Дунайской армии с главными силами делается нужнее». Но ведь все усилия Кутузова в апреле и все условия заклюенного Кутузовым 16 мая 1812 г. мира и клонились к тому, чтобы тот, кому суждена грозная встреча с Наполеоном, имел право и возможность рассчитывать на Дунайскую армию! Письмо Чичагову вместе с тем обличает беспокойство: как бы этот всегда снедаемый честолюбием и завистью человек не вздумал пустить освобожденную Кутузовым Дунайскую армию на какие-либо рискованные, а главное, ненужные авантюры против Шварценберга. Стратег Кутузов твердо знал, что Дунайская армия скорее сможет влиться в состав русских войск, действующих между Дорогобужем и Можайском, чем Шварценберг - дойти до армии Наполеона. А дипломат Кутузов предвидел, что хотя «союз» Наполеона со своим тестем был выгоден французскому императору тем, что заставит Александра отвлечь на юго-запад часть русских сил, но что фактически никакой реальной роли ни в каких боевых столкновениях австрийцы играть не будут.

Вот почему Кутузову нужна была, и притом как можно скорее. Дунайская армия на его левом фланге, на который, как он предвидел еще за несколько дней до прибытия на театр военных действий, непременно будет направлен самый страшный удар правого фланга Наполеона.

Приближался момент, когда главнокомандующий должен был удостовериться, что царский любимец Чичагов ни малейшего внимания не обратит на просьбу своего предшественника по командованию Дунайской армией и что если можно ждать сколько-нибудь существенной помощи и увеличения численного состава защищавшей московскую дорогу армии, то почти исключительно от московского и смоленского ополчений.

Как бы мы ни старались дать здесь лишь самую сжатую, самую общую характеристику полководческих достижений Кутузова, но, говоря о Бородине, мы допустили бы совсем непозволительное упущение, если бы не обратили внимания читателя на следующее. На авансцене истории в этот грозный момент стояли друг против друга два противника, оба отдававшие себе отчет в неимоверном значении того, что поставлено на карту. Оба делали все усилия, чтобы в решающий момент получить численное превосходство. Но один из них - Наполеон, которому достаточно приказать, чтобы все, что зависит от людской воли, было немедленно и беспрекословно исполнено. А другой - Кутузов, которого, правда, царь «всемилостивейше» назначил якобы неограниченным повелителем и распорядителем всех действующих против Наполеона русских вооруженных сил, оказывался на каждом шагу скованным, затрудненным и стесненным именно в этом гнетуще важном вопросе о численности армии. Он требует, чтобы ему как можно скорее дали новоформируемые полки, и получает от Александра следующее: «Касательно упоминаемого вами распоряжения о присоединении от князя Лобанова-Ростовского новоформируемых полков, я нахожу оное к исполнению невозможным».

Кутузов знал, что, кроме двух армий, Багратиона и Барклая, которые поступили под его личное непосредственное командование 19 августа в Цареве-Займище, у него имеются еще три армии: Тормасова, Чичагова и Витгенштейна, - которые формально обязаны ему повиноваться столь же беспрекословно и безотлагательно, как, например, повиновались Наполеону его маршалы. Да, формально, но не фактически. Кутузов знал, что повелевать ими может и будет царь, а он сам может не приказывать им, но только увещевать и уговаривать, чтобы они поскорее шли к нему спасать Москву и Россию. Вот что он пишет Тормасову: «Вы согласиться со мной изволите, что в настоящие критические для России минуты, тогда как неприятель находится в сердце России, в предмет действий ваших не может уже входить защищение и сохранение отдаленных наших Польских провинций». Этот призыв остался гласом вопиющего в пустыне: армию Тормасова соединили с армией Чичагова и отдали под начальство Чичагова. Чичагову Кутузов писал: «Прибыв в армию, я нашел неприятеля в сердце древней России, так сказать под Москвою. Настоящий мой предмет есть спасение Москвы самой, а потому не имею нужды изъяснять, что сохранение некоторых отдаленных польских провинций ни в какое сравнение с спасением древней столицы Москвы и самих внутренних губерний не входит».

Чичагов и не подумал немедленно откликнуться на призыв. Интереснее всего вышло с третьей (из этих бывших «на отлете» от главных кутузовских сил) армией-Витгенштейна. «Данного Кутузовым графу Витгенштейну повеления в делах не отыскалось», - деликатно замечает решительно ни в чем и никогда не укоряющий Александра Михайловский-Данилевский.

Нужна была бородинская победа, нужно было победоносное, истребляющее французскую армию непрерывное контрнаступление с четырехдневным ужасающим разгромом лучших наполеоновских корпусов под Красным, нужен был гигантски возросший авторитет первого и уж совсем бесспорного победителя Наполеона, чтобы Кутузов получил фактическую возможность взять под свою властную руку все без исключения «западные» русские войска и чтобы Александр убедился, что он уже не может вполне свободно мешать Чичагову и Витгенштейну выполнять повеления главнокомандующего. Тормасов, лишившись командования своей (3-й обсервационной) армией, прибыл в главную квартиру и доблестно служил и помогал Кутузову.

Путы, препятствия, западни и интриги всякого рода, бесцеремонное, дерзкое вмешательство царя в военные распоряжения, поощрявшееся сверху непослушание генералов - все это превозмогли две могучие силы: беспредельная вера народа и армии в Кутузова и несравненные дарования этого истинного корифея русской стратегии и тактики. Русская армия отходила на восток, но она отходила с боями, нанося противнику тяжелые потери.

Но до лучезарных дней полного торжества армии пришлось пережить еще очень много: нужно было простоять долгий августовский день по колена в крови на Бородинском поле, шагать прочь от столицы, оглядываясь на далекую пылающую Москву, нужно было в самых суровых условиях в долгом контрнаступлении провожать незваных гостей штыком и пулей.

Цифровые показания, дающиеся в материалах Военно-ученого архива. («Отечественная война 1812 г.», т. XVI. Боевые действия в 1812 г., № 129), таковы: «В сей день российская армия имела под ружьем: линейного войска с артиллериею 95 тысяч, казаков - 7 тыс., московского ополчения - 7 тыс. и смоленского - 3 тыс. Всего под ружьем 112 тыс. человек». При этой армии было 640 артиллерийских орудий. У Наполеона числилось в день Бородина войска с артиллерией более 185 тысяч. Но как молодая гвардия (20 тысяч человек), так и старая гвардия с ее кавалерией (10 тысяч человек) находились все время в резерве и в сражении непосредственно участия не принимали.

Во французских источниках признают, что непосредственное участие в бою, если даже совсем не считать старую и молодую гвардию, с французской стороны принимало около 135-140 тысяч человек. Следует заметить, что сам Кутузов в своем первом же донесении царю после прибытия в Царево-Займище считал, что у Наполеона не то, что 185 тысяч, но даже и 165 тысяч быть не могло, а численность русской армии в этот момент он исчислял в 95 734 человека. Но уже за несколько дней, прошедших от Царева-Займища до Бородина, к русской армии присоединились из резервного корпуса Милорадовича 15 589 человек и еще «собранных из разных мест 2 000 человек», так что русская армия возросла до 113 323 человек. Сверх того, как извещал Александр Кутузова, должно было прибыть еще около 7 тысяч человек.

Фактически, однако, готовых к бою, вполне обученных вооруженных регулярных сил у Кутузова под Бородином некоторые исследователи считают, едва ли точно, не 120, а в лучшем случае около 105 тысяч человек, если совсем не принимать во внимание в этом подсчете ополченцев и вспомнить, что казачий отряд в 7 тысяч человек вовсе не был введен в бой. Но ополченцы 1812 г. показали себя людьми, боеспособность которых оказалась выше всяких похвал.

Когда еще слабо обученные ополченцы подошли, то в непосредственном распоряжении Кутузова оказалось до 120 тысяч, а по некоторым, правда, не очень убедительным, подсчетам, даже несколько больше. Документы вообще расходятся в показаниях. Конечно, Кутузов отдавал себе полный отчет в невозможности приравнивать ополченцев к регулярным войскам. Но все-таки ни главнокомандующий, ни Дохтуров, ни Коновницын вовсе не снимали со счетов это наспех собранное ополчение. Под Бородином, под Малоярославцем, под Красным в течение всего контрнаступления, поскольку, по крайней мере, речь идет о личном мужестве, самоотвержении, выносливости, ополченцы старались не уступать регулярным войскам.

Русских ополченцев 12-го года успел оценить и враг. После кровопролитнейших боев у Малоярославца, указывая угрюмо молчавшему Наполеону на устланное телами французских гренадеров поле битвы, маршал Бессьер убедил Наполеона в полной невозможности атаковать Кутузова на занятой им позиции: «И против каких врагов мы сражаемся? Разве вы не видели, государь, вчерашнего поля битвы? Разве не заметили, с какой яростью русские рекруты, еле вооруженные, едва одетые, шли там на смерть?» А в обороне Малоярославца именно ополченцы играли значительную роль. Маршал Бессьер был убит в боях 1813 г.

Война 1812 г. не походила ни на одну из тех войн, которые до тех пор приходилось вести русскому народу с начала XVIII столетия. Даже во время похода Карла XII сознание опасности для России не было и не могло быть таким острым и широко распространенным во всех слоях народа, как в 1812 г.

Мы будем дальше говорить о контрнаступлении Кутузова, окончательно сокрушившем наполеоновское нашествие, а сейчас отметим тот любопытный, небывалый до тех пор факт, что еще до Бородина, когда громадные силы неприятеля неудержимым потоком шли к Шевардину, русские предпринимали одно за другим удачные нападения на отбившиеся отряды французов, истребляли фуражиров и, что самое удивительное, умудрялись в эти дни общего отступления русской армии брать пленных.

За четыре дня до Бородина, в Гжатске, Наполеон оставил непререкаемое документальное свидетельство, что он жестоко встревожен этими постоянными нападениями. Вот что приказал он разослать по армии своему начальнику штаба, маршалу Бертье: «Напишите генералам, командующим корпусами армии, что мы ежедневно теряем много людей вследствие недостаточного порядка в способе добывания провианта. Необходимо, чтобы они согласовали с начальниками разных частей меры, которые нужно принять, чтобы положить предел положению вещей, угрожающему армии гибелью. Число пленных, которых забирает неприятель, простирается до нескольких сотен ежедневно; нужно под страхом самых суровых наказаний запретить солдатам удаляться». Наполеон приказал, отправляя людей на фуражировку, «давать им достаточную охрану против казаков и крестьян».

Уже эти действия арьергарда Коновницына, откуда и выходили в тот момент партии смельчаков, приводивших в смущение Наполеона, показывали Кутузову, что с такой армией можно надеяться на успех в самых трудных положениях.

Кутузов не сомневался, что предстоящее сражение будет стоить французской армии почти стольких же потерь, сколько и русской. На самом деле после сражения оказалось, что французы потеряли гораздо больше. Тем не менее решение Кутузова осталось непоколебимым, и нового сражения перед Москвой он не дал.

Как можем мы теперь с полной уверенностью определять основные цели Кутузова? До войны 1812 г., в тех войнах, в которых Кутузову приходилось брать на себя роль и ответственность главнокомандующего, он решительно никогда не ставил перед собой слишком широких конечных целей. В 1805 г. никогда не говорил о разгроме Наполеона, о вторжении во Францию, о взятии Парижа,- т. е. о всем том, о чем мечтали легкомысленные царедворцы в ставке императоров Александра I и Франца I. Или, например, в 1811 г. он вовсе не собирался брать Константинополь. Но теперь, в 1812 г., положение было иным. Основная цель повелительно ставилась всеми условиями войны: закончить войну истреблением армии агрессора. Трагизм всех губительных для французов ошибок и просчетов Наполеона заключался в том, что он не понял, до какой степени полное уничтожение его полчищ является для Кутузова не максимальной, а минимальной программой и что все грандиозное здание всеевропейского владычества Наполеона, основанное на военном деспотизме и державшееся военной диктатурой, заколеблется после гибели его армии в России. И уже тогда может стать исполнимой в более или менее близком будущем и другая («максимальная») программа: именно уничтожение его колоссальной хищнической империи.

Программа нанесения тяжелого удара армии врага, с которой Кутузов, не высказывая ее в речах, явился в Царево-Займище, начала осуществляться в первой своей части у Шевардина и под Бородином. Несмотря на то, что уже кровавое побоище под Прейсиш-Эйлау 8 февраля 1807 г. показало Наполеону, что русский солдат несравним с солдатом какой бы то ни было другой армии, шевардинский бой поразил его, когда на вопрос, сколько взято пленных после длившихся целый день кровопролитных схваток, он получил ответ: «Никаких пленных нет, русские в плен не сдаются, ваше величество».

А Бородино на другой день после Шевардина затмило все сражения наполеоновской долгой эпопеи: оно вывело из строя почти половину французской армии.

Вся диспозиция Кутузова была составлена так, что французы могли овладеть сначала Багратионовыми флешами, а затем Курганной высотой, защищавшейся батареей Раевского, лишь ценой совсем неслыханных жертв. Но дело было не только в том, что к этим основным потерям прибавились еще новые потери в разных иных пунктах великой битвы; дело было не только в том, что около 58 тысяч французов остались на поле боя и между ними 47 лучших генералов Наполеона, - дело было в том, что уцелевшие около 80 тысяч французских солдат совсем уже не походили по духу и настроению на тех, кто подошел к Бородинскому полю. Уверенность в непобедимости императора пошатнулась, а ведь эта уверенность до этого дня никогда не покидала наполеоновскую армию - ни в Египте, ни в Сирии, ни в Италии, ни в Австрии, ни в Пруссии и нигде вообще. Не только безграничная отвага русских людей, отразивших 8 штурмов у Багратионовых флешей и несколько подобных же штурмов у батареи Раевского, изумила видавших виды наполеоновских гренадеров, но они не могли забыть и постоянно потом вспоминали момент незнакомого им до того чувства паники, охватившей их, когда внезапно, повинуясь никем не предвиденному - ни неприятелем, ни даже русским штабом - приказу Кутузова, Платов с казачьей конницей и Первый кавалерийский корпус Уварова неудержимым порывом налетели на глубокие тылы Наполеона. Сражение окончилось, и Наполеон первым отошел от места грандиозного побоища.

Первая цель Кутузова была достигнута: у Наполеона осталось около половины его армии. В Москву он вошел, имея, по подсчету Вильсона, 82 тысячи человек. Отныне для Кутузова были обеспечены долгие недели, когда, отойдя в глубь страны, можно было численно усилить кадры, подкормить людей и лошадей и восполнить бородинские потери. А главный, основной стратегический успех Кутузова при Бородине и заключался в том, что страшные потери французов сделали возможным пополнение, снабжение, реорганизацию русской армии, которую главнокомандующий затем и двинул в грозное, сокрушившее Наполеона контрнаступление.

Наполеон не потому не напал на Кутузова при отступлении русской армии от Бородина к Москве, что считал войну уже выигранной и не хотел попусту терять людей, а потому, что он опасался второго Бородина, так же как опасался его впоследствии, после сожжения Малоярославца. Действия Наполеона определяла также уверенность в том, что после занятия Москвы будет близок мир. Но, повторяем, не следует забывать того, что, можно сказать, на глазах у Наполеона русская армия, увозя с собой несколько сот уцелевших пушек, отступала в полнейшем порядке, сохраняя дисциплину и боевую готовность. Этот факт произвел большое впечатление на маршала Даву и на весь французский генералитет.

Кутузов мог надеяться, что если бы Наполеон вздумал внезапно напасть на отступавшую русскую армию, то опять было бы «дело адское», как фельдмаршал выразился о шевардинском бое в своем письме от 25 августа к жене Екатерине Ильиничне.

Наполеон допускал успех французов в возможном новом сражении под Москвой, очень для него важном и желательном, однако отступил перед риском предприятия. Это был новый (отнюдь не первый) признак, что французская армия была уже совсем не та, какой она была, когда Кутузов, идя из Царева-Займища, остановился около Колоцкого монастыря и заставил Наполеона принять сражение там и тогда, когда и где это признал выгодным сам Кутузов.

В значительной степени не только непосредственный, но и конечный стратегический успех замышленного удара, который Кутузов хотел перед Бородином нанести Наполеону на путях движения французской армии к Москве, зависел от правильного разрешения проблемы: кому раньше удастся восполнить те серьезные потери, которые, безусловно, обе армии понесут в предстоящем генеральном сражении? Успеют ли прибыть к Наполеону подкрепления из его тылов раньше, чем у Кутузова после неизбежного страшного побоища снова будет в распоряжении такая вооруженная сила, как та, которая встретила его радостными кликами в Цареве-Займище? Кутузов при решении этой жизненно важной задачи обнаружил в данном случае гораздо больший дар предвидения, чем его противник. Обе армии вышли из Бородинского боя ослабленными; но не только не одинаковы, а совершенно различны были их ближайшие судьбы: несмотря на подошедшее к Наполеону крупное подкрепление, пребывание в Москве с каждым днем продолжало ослаблять армию Наполеона, а в эти же решающие недели кипучая организаторская работа в Тарутинском лагере с каждым днем восстанавливала и умножала силы Кутузова. Мало того, во французской армии смотрели и не могли не смотреть на занятие Москвы как на прямое доказательство, что война приходит к концу и спасительный мир совсем близок, так что каждый день в Москве приносил постепенно усиливавшиеся беспокойство и разочарование. А в кутузовском лагере царила полная уверенность, что война еще только начинается и что худшее осталось позади. Стратегические последствия русской бородинской победы сказались прежде всего в том, что наступление врага на Россию стало выдыхаться и остановилось без надежды на возобновление, потому что Тарутино и Малоярославец были прямым и неизбежным последствием Бородина.

Твердое сохранение русских позиций к концу боевого дня было зловещим предвестием для агрессора. Бородино сделало возможным победоносный переход к контрнаступлению.

В
этих-то дальнейших последствиях сказывалось, что Бородино было не только имевшей капитальное значение стратегической, но и великой моральной победой русской армии, и очень плох тот историк, который способен это недооценивать. Неприятель после Бородина стал выдыхаться и постепенно подвигаться к гибели. Уже под Тарутином и под Малоярославцем Наполеон и его маршалы (прежде всего Бессьер) поняли, что бородинская смертельная схватка не кончена, а продолжается, хоть и с большим перерывом. Вскоре они увидели, что она будет продолжаться и усиливаться и дальше и что «перерывы» будут становиться все короче, а после Красного совсем исчезнут и роздыха не будет вовсе. Имея перед собой противника, не знавшего тогда соперников в Европе, Кутузов доказал и до и после Бородина, что и с фактором времени также он умеет считатьсяКутузов на командном пункте гораздо лучше, чем Наполеон.

при Бородинском сражении

Кутузов назвал в донесении царю позицию, на которой разразилась великая битва, лучшей, - конечно, из возможных в том положении, в каком он находился, раз он решил остановить дальнейшее отступление и дать немедленно бой.

Позиция была выбрана, и уже на рассвете 22 августа Кутузов, объехав ее, сделал распоряжение, которое Наполеоном предвидено не было: главнокомандующий решил еще до генеральной битвы задержать явно накапливавшиеся неприятельские силы против русского левого фланга и использовать для этого холмы и пригорки у деревни Шевардино. 24 и 25 августа здесь происходил кровопролитный бой, в котором французы с большими потерями отбрасывались от выстроенного по непосредственной инициативе Кутузова 22-23 августа большого редута.

Русские отошли от Шевардина по приказу, лишь когда оказалось уже бесполезным задерживать наступающего неприятеля и когда работы по укреплению Семеновского и Курганной высоты были почти закончены.

Наполеон был раздражен и обеспокоен героической стойкостью шевардинской обороны и объявил, что если русские не сдаются, а предпочитают, чтобы их убивали, то их и должно убивать. Он вообще по мере приближения решающей битвы как будто утрачивал свою способность держать себя в руках. Так, он не воспрепятствовал варварскому сожжению и разгрому французской армией г. Гжатска (который был совершенно цел до той поры) и вообще допускал такие (вредные прежде всего для французской армии) безобразия и неистовства, против чего еще незадолго до того боролся, конечно, не из человеколюбия, которым никогда не грешил, а из прямого расчета.

Кутузов, следя с близкого расстояния за шевардинской операцией, предугадав, что Наполеон обрушится прежде всего на левый фланг, какие бы диверсионные действия он ни предпринимал в других местах, поручил защиту левого фланга. Семеновских флешей и других укрепленных тут пунктов тому, на кого всегда возлагал наибольшие надежды,-Багратиону. И дорого достались флеши французам, когда безнадежно тяжело раненного героя унесли с поля битвы.

В течение всего боя Кутузов являлся в полном смысле слова мозгом русской армии. В течение всей борьбы за Семеновские (Багратионовы) флеши, потом за Курганную высоту, потом во время блестящего разгрома конницы Понятовского, наконец, при прекращении битвы к нему и от него мчались адъютанты, привозившие ему реляции и увозившие от него повеления.

В борьбе за так называемую Курганную высоту («батарея Раевского»), где уже после Семеновского сосредоточились все усилия боровшихся сторон, конечный «успех» французов тоже крайне близко походил на истребление лучших полков Наполеона, еще уцелевших от повторных убийственных схваток у Багратионовых флешей. Приказ Кутузова был категоричен: еще за два дня до Бородина, 24 августа (в первый день борьбы у Шевардинского редута), главнокомандующий подписал свою памятную диспозицию к предстоящему сражению. «При сем случае, - писал Кутузов, - неизлишним почитаю представить гг. главнокомандующим, что резервы должны быть сберегаемы сколько Кутузов на Бородинском можно долее, ибо тот генерал, который сохранит еще резерв, не побежден».

поле В этих словах раскрывается не только Кутузов как генерал, который готов встретить в генеральном бою такого противника, как Наполеон, но и как вождь будущего контрнаступления, который хотя и пишет в этой диспозиции также и о том, как поступать «на случай неудачного дела», но твердо знает, что и в этом «случае» конечную «неудачу» потерпит не Россия, но напавший на нее агрессор и «резервы» сыграют еще свою колоссальную роль.

Ввиду клеветнических усилий иностранной историографии представить Бородино как победу Наполеона считаю нужным подчеркнуть следующее. Наполеон не только первый отступил от долины кровавого побоища, но он отдал одновременный приказ отступать со всех пунктов, занятых французами с такими убийственными жертвами в течение дня: и от Багратионовых флешей, и от курганной батареи Раевского, и от села Бородина. Кто это решился сделать на глазах у своей армии, почти половина которой лежала в крови и во прахе? Наполеон, для которого сохранение репутации непобедимости в глазах солдат было превыше всего. И когда он это сделал? За несколько часов до приказа Кутузова. Закревский, состоявший при Барклае де Толли, показывал впоследствии Михайловскому-Данилевскому письменное повеление Кутузова, отданное тотчас после битвы Барклаю: оставаться на поле боя и распоряжаться приготовлениями к битве «на завтрашний день». Только уже почти в середине ночи (после 11 часов) решение Кутузова изменилось. Явился Дохтуров. «Поди ко мне, мой герой, и обними меня. Чем может государь вознаградить тебя?» Но Дохтуров ушел с Кутузовым в другую комнату и рассказал о потерях в багратионовской (бывшей «второй») армии, защищавшей флеши. Кутузов тогда только велел отступать. Ни одного француза уже давно не было ни на поле боя, ни в ближайших окрестностях.

Есть неопровержимое свидетельство, исходящее от самого Наполеона, что Бородино вселило в него немалую тревогу, круто изменило все его ближайшие планы. Тотчас почти после битвы, сосчитав свои ужасающие потери, Наполеон отправил приказ маршалу Виктору идти немедленно в Смоленск, а оттуда на Москву. Вплоть до вступления в Москву Наполеон не знал, не даст ли Кутузов новой битвы. Он приказывал стягивать войска поближе к направлению Можайск-Москва. Успокаивая Виктора тем, что русские под Бородином «поражены в самое сердце», он все-таки своими распоряжениями показывал маршалам и свите, что вовсе не уверен в успехе «второй» битвы под Москвой. Эта осторожность сменилась самоуверенностью и бахвальством, когда император удостоверился, что Москва покинута и что Кутузов отошел довольно далеко. Но тут он впал в грубую ошибку, крайне преувеличив дальность расстояния между лагерем (где остановился Кутузов со своей армией) и Москвой. С этой иллюзией он довольно долго не желал расставаться.

Русская армия приблизилась к деревне Фили. В жизни Кутузова наступил момент, тяжелее которого он не переживал никогда, ни раньше, ни позже.

1(13) сентября 1812 г. по приказу Кутузова собрались командующие крупными частями, генералы русской армии. Кутузов, потерявший в боях глаз, удивлявший своей храбростью самого Суворова, герой Измаила, мог, разумеется, презирать гнусные инсинуации своих врагов вроде нечистого на руку Беннигсена, укорявших, за спиной, конечно, старого главнокомандующего в недостатке смелости. Но ведь и такие преданные ему люди, как Дохтуров, Уваров, Коновницын, тоже высказывались за решение дать неприятелю новую битву. Кутузов, конечно, знал, что не только ненавидящий его царь воспользуется сдачей Москвы, чтобы свалить свою вину на Кутузова, но что и многие беззаветно ему верящие могут поколебаться. И для того, чтобы сказать слова, которые он произнес к концу совещания, необходимо было мужество гораздо большее, чем стоять перед неприятельскими пулями и чем штурмовать Измаил: «Доколе будет существовать армия и находиться в состоянии противиться неприятелю, до тех пор сохраним надежду благополучно довершить войну, но когда уничтожится армия, погибнут Москва и Россия». До голосования дело не дошло. Кутузов встал и объявил: «Я приказываю отступление властью, данною мне государем и отечеством». Он сделал то, что считал своим священным долгом. Он приступил к осуществлению второй части своей зрело обдуманной программы: к уводу армии от Москвы.

Только те, кто ничего не понимает в натуре этого русского героя, могут удивляться тому, что Кутузов в ночь на 2 сентября, последнюю ночь перед оставлением Москвы неприятелю, не спал и обнаруживал признаки тяжелого волнения и страдания. Адъютанты слышали ночью плач. На военном совете он сказал: «Вы боитесь отступления через Москву, а я смотрю на это как на провидение, ибо это спасает армию. Наполеон, как бурный поток, который мы еще не можем остановить. Москва будет губкой, которая его всосет». В этих словах он не развил всей своей глубокой, плодотворной, спасительной мысли о грозном контрнаступлении, которое низринет агрессора с его армией в пропасть. И хотя он твердо знал, что настоящая война между Россией и агрессором - такая война, которая логически должна окончиться военным поражением и политической гибелью Наполеона, - еще только начинается, он, русский патриот, прекрасно понимая стратегическую, политическую, моральную необходимость того, что он только что сделал в Филях, мучился и не мог сразу привыкнуть к мысли о потере Москвы.

2 сентября русская армия прошла через Москву и стала от нее удаляться в восточном направлении - по Рязанской (сначала) дороге.

Здесь, в специально посвященной общей характеристике Кутузова работе, пока достаточно сказать о московском пожаре лишь несколько слов.

Что историческая, моральная, политическая ответственность за пожар и конечный варварский разгром Москвы лежит полностью на Наполеоне и ни на ком другом, в этом, конечно, нет и не может быть сомнения. Грандиозный пожар Москвы, несколько спутавший карты Наполеона тотчас после вступления французской армии в Москву, не был тогда, в начале сентября, им организован, потому что в тот момент это было ему невыгодно.

Но все знали, что в октябре, перед уходом, он совершенно умышленно, в виде отместки, окончательно разорял город и не желал оставить в нем камня на камне.

Современники были долго под впечатлением ужасающего вида Москвы, потрясшего их, когда они вернулись в старую столицу. Вот что пишет Дмитрий Трощинский Кутузову 10 декабря 1812 г.: «Горестно жалеете вы, что не могли отстоять первопрестольного города нашего. Конечно, несказанно жаль, но что может бороться против судьбы? и льзя ли предположить, чтобы враг, пощадивший толико столиц, готовится хладнокровно излить на Москву всю ярость свою?»

Он пишет, уже зная о планомерных поджогах, учиненных французской армией при ее уходе в середине октября с прямого разрешения Наполеона, собиравшегося взорвать Кремль и уже приступившего к выполнению этого намерения. Но занявшая Москву солдатчина уже с самого начала оккупации в сентябре неистово жгла и грабила город, не ожидая специальных приказов.

Что могли найтись и нашлись среди оставшегося населения и такие русские люди, которые захотели любым способом лишить захватчика его добычи, - в этом в глазах многих современников не было ничего невероятного. Наполеон очутился не на ожидаемой хорошо снабженной зимовке, которой он манил голодную армию, а на пожарище. Этот факт порождал самые разнообразные объяснения и создавал много слухов. В частности, слухи об участии населения в поджогах пошли по стране уже вскоре после события, и взятый из жизни пушкинский Рославлев ярко отразил, как эти слухи тогда понимались и принимались. А о настроениях части русских людей в Москве дает понятие поступок тех, которые, обрекши себя на безусловную гибель, заперлись в Кремле 2/14 сентября и, дав несколько выстрелов по коннице Мюрата, были все изрублены французами.

Вокруг пожара Москвы образовались и быстро наслаивались предания, возникали рассказы, слагались легенды в стихах и прозе. Передавалась от поколения к поколению известная традиция, не прерывавшаяся начиная от Пушкина и кончая волнующим памятным письмом трудящихся города Москвы, поданным И. В. Сталину в торжественный день празднования 800-летия Москвы в 1947 г., где речь идет о героической борьбе москвичей огнем и мечом против захватчика во время оккупации города и о значении этой борьбы.

Обращаясь к непосредственно интересующему нас выводу из всего сказанного, мы должны признать без колебаний, что и с политической, и с моральной, и с международно-правовой точки зрения в сожжении и разгроме Москвы всецело виновен агрессор, с завоевательными целями напавший на Россию и введший в Москву свою грабительскую орду, после того как она предварительно сожгла, разорила и беспощадно опустошила ряд русских городов, сел и деревень. Если в самой Москве Наполеон окончательно разнуздал свою солдатчину и сам непосредственно включился в дело разгрома города не в сентябре, а в октябре, уже незадолго перед уходом, то это объясняется исключительно тем, что в сентябре, войдя в Москву, он еще надеялся найти и использовать продовольственные запасы и фураж, а убедившись в провале своего расчета, он отомстил Москве сугубыми зверствами. И никакие ухищрения <...> не могут снять с памяти Наполеона этого пятна, так же как ничем не изгладить клеймящих слов Кутузова, сказанных прибывшему в его лагерь наполеоновскому посланцу генералу маркизу Лористону 5 октября 1812 г., что со времен татарщины русский народ не знал такой варварской агрессии, как наполеоновская.

Совершенно независимо от строго научного критического обследования всей документации, прямо относящейся в той или иной степени к выяснению непосредственных причин пожаров, должно признать, что история возникновения вышеуказанной традиции, ярко отразившейся в поэзии и искусстве, заслуживала бы специального историко-литературного анализа, хотя сама по себе она, конечно, не может иметь значения сколько-нибудь решающего фактического, документального аргумента при выяснении поставленного вопроса.

Следует заметить, что в солдатских песнях пожар и разорение Москвы приписываются исключительно неприятелю: «Француз Москву разоряет, с того конца зажигает». Песня ратников тверского ополчения, распевавшаяся уже в конце войны, говорит: «Начался грабеж неслыханный, загорелись кровы мирные, запылали храмы Божий». Поется и о разоренной путь-дорожке «от Можая до самой Москвы»: «Уж и ворог шел до самой Москвы, разоренная белокаменная огнем спалена, ой да спалена».

Сочинялись песни и в Тарутинском лагере. Тут сначала говорится, как «ночь темна была и не месячна, рать скучна была и не радостна» и как ратники «оплакивали мать родимую, мать-кормилицу, златоглавую Москву-матушку». Но тут же звучат и бодрые мотивы, ждут возобновления активных военных действий: «Не боимся мы французов, штык всегда востер у нас, лишь бы батюшка Кутузов допустил к ним скоро нас!» Слышится предчувствие победы: «Постараемся все, ребятушки, чтобы сам злодей на штыке погиб, чтоб вся рать его здесь костьми легла, ни одна б душа иноверная не пришла назад в свою сторону».

Об упомянутом выше свидании Кутузова с Лористоном именно тут, забегая вперед, уместно напомнить хоть в нескольких словах. В разгар работ по подготовке активных действий против выдвинутого вперед отряда Мюрата Кутузову доложили о приезде в Тарутинский лагерь специально командированного Наполеоном генерала маркиза (в некоторых документах он неточно назван графом) Лористона. Это была последняя из упорных и одинаково неуспешных попыток Наполеона войти в сношения с Александром и поскорее заключить мир. Провал первой попытки (с генералом Тучковым - третьим в Смоленске) и второй (с И. А. Яковлевым - в Москве) раздражал и смущал императора, привыкшего, чтобы у него просили мира, а не самому просить мира. Но положение на этот раз, в октябре, среди московского пожарища, было таково, что о самолюбии приходилось забыть.

Наполеон сначала хотел послать к Кутузову Коленкура, долго бывшего императорским послом при Александре, но Коленкур, при всей преданности Наполеону, отказался ввиду явной безнадежности попытки. Был позван Лористон, в свое время заменивший Коленкура на посольском посту в Петербурге. Лористон заикнулся было о том, что Коленкур прав, но тут Наполеон оборвал разговор прямым приказом: «Мне нужен мир, он мне нужен абсолютно, во что бы то ни стало. Спасите только честь». Лористон немедленно отправился к русским аванпостам.

Вопрос о приеме Лористона и, главное, о предстоящем разговоре с ним был решен Кутузовым без всяких признаков колебаний, и только злобствовавший на Кутузова английский обершпион Роберт Вильсон мог подозревать Кутузова, что тот хочет, встретившись на аванпостах с глазу на глаз с Лористоном, войти с французами в мирные переговоры, без ведома и против воли царя и его союзников (Англии).

Мы уже знаем по всем свидетельствам и по словам самого Кутузова, сказанным перед сражением под Красным французскому военнопленному Пюибюску, что главнокомандующий делал все возможное, чтобы подольше задержать Наполеона в Москве. Поэтому он нашел вполне целесообразным не только весьма вежливо принять Лористона, но и обещать ему отправить императору Александру все, что ему передаст Лористон. Это обеспечило прежде всего долгую проволочку. Пустить самого Лористона в Петербург Кутузов решительно отказался.

По существу же ответ Кутузова не мог вызывать никаких недоразумений: никакой речи о мире с Наполеоном в данный момент быть не могло. На жалобы Лористона относительно обхождения русских крестьян с французами, попадавшими в их руки, фельдмаршал ответил, что русский народ «отплачивает французам той монетой, какой должно платить вторгнувшейся орде татар под командой Чингисхана». Эта мысль была повторена.

Доклад вернувшегося от Кутузова в Кремль генерала Лористона показал Наполеону, что надежды на компромиссный мир беспочвенны. Но мир был абсолютно невозможен - более невозможен, чем когда бы то ни было, - уже тогда, когда кутузовские полки 2 (14) сентября покидали Москву. Великой, неоцененной драгоценностью было в эти тяжкие дни нисколько не пошатнувшееся, беззаветное доверие народа и армии к Кутузову. Это доверие выдержало и превозмогло все испытания.

Отступающая русская армия по ночам видела громадное зарево горящей старой столицы, и Кутузов глядел и глядел на него. У фельдмаршала с гневом и болью вырывались изредка на этом пути обеты отмщения; его сердце билось в унисон с сердцем русской армии.

Армия не предвидела, что хоть много ей еще предстоит жесточайших испытаний, но что настанет, наконец, день 30 марта 1814 г., когда русские солдаты, подходя к Пантенскому предместью, будут восклицать: «Здравствуй, батюшка Париж! Как-то заплатишь ты за матушку-Москву?» Глядя на московское зарево, Кутузов знал, что день расплаты рано или поздно наступит, хотя и не знал, когда именно, и не знал, доживет ли он до этого дня.

Тон отношения двора и царедворцев, а отчасти и кое-кого из штаба (начиная, например, с Беннигсена) к Кутузову после оставления Москвы был дан прежде всего в двух исходивших от царя документах: в письме к Кутузову от 7 сентября и в письме к графу П. А. Толстому от 8 сентября. «С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 сентября получил я через Ярославль от московского главнокомандующего (Ростопчина. - Е. Т. ) печальное известие, что вы решились с армией оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело сие известие, а молчание наше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим ген.- ад. князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь несчастной решимости». Так писал царь фельдмаршалу. А на другой день он писал П. А. Толстому о решении Кутузова: «Причина сей непонятной решимости остается мне совершенно сокровенной, и я не знаю, стыд ли России она принесет или имеет предметом уловить врага в сети».

Подобные выходки (а это еще были более или менее сдержанные) поощряли, конечно, к писанию писем Александру с жалобами на фельдмаршала и с прямыми намеками на необходимость отнять у него командование. И не только Беннигсен и Вильсон изощрялись. Барклай дал волю долго и очень старательно сдерживаемому порыву ревности и обиды в своем длиннейшем французском письме к царю от 24 сентября. Здесь он не только всячески чернит и унижает Кутузова, но решается утверждать, что если бы у него, Барклая, не отняли командования, то он «дал бы сражение, но не у Можайска, а между Гжатском и Царевым-Займищем... И я уверен, что разбил бы неприятеля». Ненависть и обида так душат Барклая, что он совсем не понимает, в какое курьезное положение ставит себя этой запоздалой интригой. Барклай никогда не понимал, что при всех своих достоинствах равняться или соревноваться с Кутузовым по своим стратегическим или каким бы то ни было другим талантам - значит делать себя без всякой нужды смешным.

Тарутинская организаторская деятельность Кутузова сама по себе была таким подвигом ума и энергии, явилась таким могучим фактором грядущих побед, что она одна могла бы увенчать лаврами Кутузова как замечательнейшего военного организатора.

Если Наполеон, очень понимавший толк в военном деле, гордился своим Булонским лагерем, созданным им в 1803-1805 гг., то разве можно сравнивать по трудности дела создание этого лагеря с организаторским подвигом Кутузова? У Наполеона в распоряжении были рабски подчинявшиеся ему Франция, вся западная и часть центральной и южной Германии, вся северная и средняя Италия, давно подчиненная Голландия, давно захваченная Бельгия, вся промышленность, вся торговля этих богатых стран. У него была исправная, исключительно ему повиновавшаяся военная администрация, налаженный бюрократический механизм, и он был неограниченным владыкой.

У Кутузова всего этого не было. В его распоряжении сначала находилась только довольно сильно разоренная часть западной, восточной и центральной России. Кроме того, Кутузов должен был с полным успехом завершить создание нового превосходного войска на глазах у расположенной в двух шагах от него хоть и потрепанной, но еще сильной армии Наполеона, которая имела пока непрерывную коммуникацию со своими обширнейшими, хоть и далекими, западноевропейской и польской базами. Поэтому Кутузов в Тарутине не мог работать так спокойно, как Наполеон в Булони, отделенный Ламаншем от неприятеля, который его боялся.

Наконец, Наполеон в своем Булонском лагере был самодержавным государем, а Кутузов в разгар работы в Тарутине должен был выслушивать нелепые и дерзкие «советы» царя - поскорее начинать военные действия, не мешкать и т. п. Ему приходилось считаться с царскими шпионами и клевретами, успокаивать тревоги затесавшегося в его главную квартиру Вильсона и т. п. Царь и тут ему мешал, явно считая себя вправе в тот момент говорить с Кутузовым еще более сухим, нетерпеливым, раздражительным тоном, чем прежде.

Кутузов начал немедленно укреплять свою тарутинскую позицию и сделал ее неприступной. Затем Кутузов непрерывно пополнял свою армию, в которой уже перед тарутинским сражением насчитывалось до 120 тысяч человек. Особое внимание уделялось организации ополчения. После Бородина Кутузов мог определенно приравнивать ополчение к таким войскам, которые после сравнительно краткого обучения могли считаться частью регулярной армии. Деятельно собирались запасы. Артиллерия у Кутузова к концу тарутинского периода была гораздо сильнее, чем у Наполеона. По минимальным подсчетам, у русских было от 600 до 622 орудий, у Наполеона - около 350-360. При этом у Кутузова была хорошо снабженная конница, а у Наполеона не хватало лошадей даже для свободной перевозки пушек. Конница французов вынуждена была все более и более спешиваться. Деятельно готовился переход от активной обороны к предстоявшему выступлению.

В Тарутине и после Тарутина и особенно после Малоярославца Кутузов очень большое внимание уделял и сношениям с партизанскими отрядами и вопросу об увеличении их численности. Он придавал громадное значение партизанам в предстоящем контрнаступлении. И сам он в эти последние месяцы (октябрь, ноябрь, первые дни декабря 1812 г.) обнаружил себя как замечательный вождь не только регулярных армий, но и партизанского движения.

При таких-то условиях 6 (18) октября 1812 г. Кутузов начал и выиграл бой, разгромив большой «наблюдательный» отряд Мюрата. Это была победа еще пока только начинавшегося контрнаступления... Победа первая, но не последняя!

Приказы Кутузова, быстро создавшего новую могучую армию и громадные запасы, исполнялись с большим рвением, с усердием и охотой, так, как исполняются боевые задания рвущимися в бой солдатами. Полки регулярные и полки ополченские были полны гнева, жажды отплатить за Москву, отстоять Родину.

Через несколько дней Малоярославец показал Наполеону, какова возникшая в Тарутине армия. Организовывалась и усиливалась под зорким наблюдением главнокомандующего и партизанская сила.

Глубокомысленные размышления французских историков о причинах «совпадения» тарутинского боя с уходом Наполеона из Москвы могут с успехом быть заменены самой удобопонятной формулой: император сразу же сообразил, что Кутузов снова начинает по своей Тарутинский лагерь инициативе умолкшую после Бородина войну регулярных армий. Что война «нерегулярная», партизанская, не прекращалась ни на один день после Бородина, он знал очень хорошо. Французы вышли из Москвы. «В Калугу! И смерть тем, кто воспрепятствует!»-воскликнул Наполеон.

Бой под Малоярославцем имел колоссальное значение в истории контрнаступления. По своему значению в истории войны он стоит непосредственно вслед за Бородином. После восьми отчаянных атак и сожжения Малоярославца Наполеон оказался перед грозной альтернативой: либо решиться на генеральный бой, либо сейчас же, с калужских путей, ведших на юг, сворачивать на северо-запад, к Смоленску. Он не решился идти в Калугу. Кутузов стал перед ним стеной.

Армия Кутузова была в этот момент больше и лучше, причем кавалерия и артиллерия французов, если исключить гвардию (да и то с оговорками), были снабжены и боеспособны несравненно хуже русских. Не в Москве, а в Малоярославце началась бедственная стадия наполеоновского отступления, а победоносный фазис кутузовского контрнаступления обозначился уже в Тарутине. Наполеон именно тут, под Малоярославцем, окончательно убедился в непоправимости своего реального поражения под Бородином, которое в его бюллетенях и в письмах к Марии-Луизе так легко было превращать в победу. Бородино убило одну половину его армии физически, а другую - морально. Кутузов же стоял перед ним во всеоружии, во главе более сильной русской армии, чем та, которая была при Бородине, и самое главное - армии, одушевленной неутолимым чувством гнева к врагу и полной веры в своего старого вождя.

Наполеон в первый раз в жизни ушел от генерального боя и пошел по Смоленской дороге навстречу надвигавшейся катастрофе. «Неприятель 15-го (октября. - Е. Т. ) оставил Ярославец и отступил по Боровской дороге; генерал Милорадович доносит, что неприятель был преследован от Малого Ярославца 8 верст», - в таких скромных словах известил Кутузов свою армию об одном из самых важных своих успехов в этой войне.

Начинали подводиться зловещие для агрессора итоги, без пышных бюллетеней и громких слов. Русский народный герой был всегда спокоен и прост.

Первым большим боем после вынужденного перехода Наполеона на разоренную Смоленскую дорогу был бой под Вязьмой. В сражении под Вязьмой 21 и 22 октября 1812 г. русские одержали новую блестящую победу. По донесению Кутузова, неприятель потерял убитыми и ранеными 6 тысяч человек, пленными - 2500 человек. Русские потери были значительно меньше. Кутузов считает их до 500 человек. Уже после сражения была взята в плен из числа беглецов еще тысяча человек.

В свете признания все возраставшего значения активного, систематически проводимого, обдуманного и в целом и во многих частностях стратегического контрнаступления в совсем ином, чем раньше, виде предстает перед историком роль партизан. Накануне Бородина Кутузов смог уделить Денису Давыдову лишь незначительный отряд, на что Давыдов несправедливо жаловался своему другу и бывшему прямому начальнику Багратиону. Но как только появилась возможность, Кутузов ничего не жалел для усиления движения. Кутузов - вождь регулярной армии - стал в то же время центральным лицом в партизанском движении: он поддерживал партизан материальными средствами, он откомандировывал в отряды Давыдова, Сеславина, а также и в отряд Фигнера людей, восполнявших убыль в их рядах. Наконец, его штаб стал центром, куда стекались донесения о непрерывной борьбе партизан с отступавшим противником и откуда давались необходимые указания. Детализированных приказов, конечно, тут быть не могло. Со своим обычным тактом и умом Кутузов придал партизанскому движению нужную в интересах дела степень централизованности, как раз то, что было необходимо и возможно при этой форме военных действий, и вместе с тем ни в малейшей степени не стеснял действий отдельных начальников. Душа партизанского движения - самостоятельность инициативы - осталась нетронутой. Впрочем, никто другой не мог тогда сыграть эту роль в партизанском движении, кроме Кутузова. Он был не только военным вождем, но и любимцем народных масс, а в действиях партизан наиболее непосредственно осуществлялось сближение и ежедневное, постоянное сотрудничество офицерства и казачества, с одной стороны, и крестьянских предводителей, вроде Герасима Курина или Четвертакова, - с другой.

При контрнаступлении роль партизан свелась вовсе не к тому, чтобы «беспокоить арьергарды» отступавшего противника, как об этом говорили в начале движения. Своими постоянными нападениями (и вовсе не только на арьергарды) партизаны поддерживали в неприятельских рядах (это мы знаем из французских показаний) мысль и ощущение, что идет нескончаемая битва.

Прошло Тарутино, а нападения продолжались и непрерывно поддерживали тревогу вплоть до Малоярославца. Прошел Малоярославец, однако сражения - правда, малые, но зато ежедневные - продолжались вплоть до Вязьмы, где французы в отместку партизанам прибегли к гнуснейшей и случайно лишь не удавшейся им попытке загнать население в городской собор, запереть его там и сжечь живьем. Прошла Вязьма - и опять ни одного дня, вплоть до Смоленска, не было у противника уверенности, что не произойдет очередного нападения.

Наконец, от Смоленска до Березины партизаны уже и в самом деле вели постоянные бои, а Кутузов продолжал свою «малую войну», отражая небольшие отряды со специальными заданиями против непомерно растянувшейся в длину отступающей неприятельской армии.

Губительные для Наполеона последствия Бородина и затем стоянки в Москве были условиями, сделавшими для него уже совсем невозможной надежду на победу в большом сражении над окрепшей и прекрасно организованной кутузовской армией, как это показали Тарутино и Малоярославец. После этих двух тяжелых поражений французам оставалась только медленная, но неизбежная гибель в самых ужасающих условиях, под ударами контрнаступления, осуществляемого и всей большой армией фельдмаршала, и «малой войной» командируемых небольших отрядов, и могущественно усилившимися партизанами.

Самой убийственной для французов чертой кутузовского контрнаступления оказалась его непрерывность. Стратегический план Кутузова нашел полное свое осуществление в наиболее целесообразной тактике.

Кутузов сидел в Ельне, затем в Копысе, и к нему стекались сведения: регулярные части имели такие-то встречи и изъяли столько-то; партизаны имели такие-то встречи и взяли столько-то. «Казаки и крестьяне» - под этим двойным обозначением все чаще начинали фигурировать русские партизаны в приказах Наполеона по армии и в частных приказах маршалов и корпусных командиров по корпусам.

Кутузову приходилось даже считаться с соревнованием, иногда довольно острым, между партизанскими начальниками и офицерами регулярных войск. По существу, это было соревнование в подвигах самоотвержения. Можно сказать, что Кутузов не только создал план контрнаступления, но и нашел для его осуществления в помощь своей регулярной армии необычайно ценную оперативную силу в виде партизанской войны. Народный гнев, чувство патриотической ненависти к захватчику и грабителю нашли себе выход в партизанской войне, а партизанскую войну Кутузов ввел в систему тех сил, которые, осуществляя задуманное им контрнаступление, неуклонно гнали агрессора к ждавшей его страшной катастрофе.

Общий вывод о партизанском движении, который в моей новой книге будет обоснован еще несравненно более обильным фактическим материалом, таков: непримиримая ненависть тысяч и тысяч крестьян, стеной окружившая «великую армию» Наполеона, подвиги старостихи Василисы, Федора Онуфриева, Герасима Курина, которые, ежедневно рискуя жизнью, уходя в леса, прячась в оврагах, подстерегали французов,-вот то, в чем наиболее характерно выражались крестьянские настроения в 1812 г. и что оказалось губительным для армии Наполеона.

Уточняю тут данную мною раньше слишком сжатую и поэтому неполную формулу: именно русский крестьянин способствовал гибели кавалерии Мюрата, перед победоносным натиском которой бежали все европейские армии; русский крестьянин помогал по мере сил русской регулярной армии уничтожить кавалерию Мюрата, заморив голодом ее лошадей, сжигая овес и сено, за которыми приезжали фуражиры Наполеона, а иногда истребляя и самих фуражиров.

Таково было фактическое тесное сотрудничество крестьянства и армии в деле истребления лошадей французской кавалерии, а затем и лошадей артиллерийских частей на походе и в боях. Блестящий успех кавалерийского рейда Уварова и Платова, внесшего такое смятение в тылу Наполеона, не менее блестящее достижение русских конников, уже в конце Бородинского боя истребивших лучшую часть польской конницы Понятовского, обнаружили воочию все преимущество русской кавалерии над наполеоновской. Полностью бессилие конницы агрессора проявилось в разгар русского контрнаступления, когда в Смоленске под Красным, между Красным и Березиной и за Березиной французы должны были бросать сотнями и сотнями вполне исправные орудия вследствие быстро исчезавшей возможности обеспечить артиллерии конную тягу.

Со дня на день у Кутузова крепла уверенность, что его план непрерывного контрнаступления, безусловно, исполним и поэтому опасные сюрпризы со стороны Наполеона мало возможны, так как Наполеону уже не оторваться от преследования и не создать внезапно нужный «кулак» для ответного удара. Есть факты, неопровержимо доказывающие, что уже в Малоярославце, т. е. в самом начале контрнаступления, Кутузов был совершенно убежден в полном успехе затеянной им грандиозной операции. Нужно предварительно напомнить, что нельзя себе представить человека, который был бы до такой степени, как Кутузов, лишен самоуверенности, пренебрежения к противнику и какого бы то ни было намека на самохвальство.

Притом осторожность Кутузова в выборе слов, когда ему приходилось делать сколько-нибудь ответственные заявления, была известна всем, кому случалось наблюдать его.

Но вот происходит сражение под Малоярославцем. Неизвестно, что сделает Наполеон, неизвестно, что сделает Кутузов. В записях «Достопамятной войны россиян с французами», изданных в Петербурге в 1814 г., когда были еще живы участники событий, читаем: «После отражения неприятеля под Малым Ярославцем калужские жители пришли в чрезвычайный страх, опасаясь, что Наполеон пробьется на Калугу. В чрезвычайном замешательстве и унынии они не знали, на что решиться: остаться ли в добычу неприятелю или спасать себя бегством. Калужский градской голова Торубаев, заботясь более прочих граждан, решился по долгу своему обратиться к князю Кутузову, дабы именем всех граждан испросить у него совета, что им делать. Кутузов, уверенный твердо в несомненном успехе своих предначертаний и усматривая совершенно, чем окончится дело, писал к градскому главе, чтобы он был спокоен и от лица его удостоверил всех граждан своих, что опасности им никакой не настоит и что неизбежная гибель предстоит неприятелю. Дабы удостоверить их в непреложной истине сего, Кутузов присовокупил, что лета и его любовь к отечеству имеют право требовать от них безусловной доверенности, силою коей вторительно уверял он их, что город Калуга есть и будет в совершенной безопасности».

После Вязьмы и после известий о полном опустошении Смоленска, исчезновении в нем продовольственных припасов, путь Кутузова, бывшего все время в теснейшей связи и с регулярной армией и с партизанскими силами, превращается в своеобразное триумфальное шествие. Ему по два-три раза в день доносят о новых удачных нападениях на неприятеля со стороны регулярных войск и особенно партизан. Французское отступление местами уже начинает походить на беспорядочное бегство. Уже нет речи о сопротивлении, об инициативе, об активности разбитой армии, бредущей по опустошенной дороге. Есть еще надежда выбраться живыми из России, но и она начинает исчезать.

Только одно большое столкновение с врагом, которое пришлось в это время пережить русской армии, было похоже на «правильный» бой регулярных армий: это было сражение под Красным, длившееся четыре дня, с 6 по 9 ноября, и окончившееся тягчайшим поражением французов. Не доходя до Красного, неприятель был окружен. Шестого числа был разгромлен один из лучших корпусов наполеоновской армии - корпус маршала Даву, - причем пленных было взято 9 тысяч человек.

В ближайшие дни сложил оружие корпус Нея в 12 тысяч человек со всей артиллерией, казной и т. п. Маршал Ней ушел с несколькими сотнями человек. Перебитых и утонувших при переправе через реку не сосчитать. Это был разгром в полном смысле слова. Кутузов еще перед битвой под Красным писал Александру: «После славного сражения при Бородине неприятель столько потерял, что и доселе исправиться не может и потому ничего против нас не предпринимает».

Старый фельдмаршал, по существу, был прав, потому что под бородинскими потерями французов он понимал и потерю прежней, навсегда исчезнувшей веры в победу.

Французы под Красным за четыре дня потеряли убитыми и пленными более 26 тысяч человек и 116 оружий. А сверх того при бегстве они вынуждены были оставить русским еще 112 орудий. Под Красным дрались с русской стороны те же бородинские, уцелевшие еще герои и ополченцы, на глазах маршала Бессьера громившие наполеоновских гренадеров, но французы как боевая сила были непоходки на тех, какими они были не только под Бородином, но еще и под Малоярославцем. После Красного их ждал окончательный разгром на Березине и на полях между Березиной и Вильной.

Под Березиной неумелость Чичагова и растерянность Витгенштейна на несколько считанных дней отсрочили гибель немногих людей, с которыми прорвался Наполеон, оставив на Березине тысячи погибших. Враг Кутузова, назначенный именно поэтому главнокомандующим Дунайской армией (когда «в награду» за Бухарестский мир Кутузов получил внезапную отставку), Чичагов действовал, абсолютно не считаясь с Кутузовым. Остаток дней своих Чичагов посвятил злобной клевете (на русском, французском и английском языках), имевшей целью свалить вину за свою неудачу на фельдмаршала. Выполнение этой цели облегчалось тем, что Чичагов надолго пережил Кутузова. Витгенштейн все же более откровенно признавал свою вину.

Вся энергия мысли Кутузова после Березины была направлена на то, чтобы заставить Витгенштейна отрезать Макдональду путь к соединению с Наполеоном. В один и тот же день, 19 ноября (1 декабря), он пишет об этом Витгенштейну, а Чичагову отдает приказ - преследовать по пятам остатки армии Наполеона, причем Платов с казачьими полками и полуротой Донской конной артиллерии должен был опередить бегущих французов и «атаковать его (неприятеля. - Е. Т. ) в голове и во фланге», уничтожая все мосты, магазины и пр. Кутузов требовал от Чичагова большой энергии: «Переправа неприятеля через Березину не могла иначе свершиться, как с пожертвованием большого числа войск, артиллерии и обоза. Весьма желательно, чтобы остатки его армии были истреблены, и для того необходимо быстрое и деятельное преследование». Кутузов не хотел обескураживать Чичагова, он был мягок с ним, но, по опыту зная его промахи и опоздания, настойчиво требовал неослабной энергии и от него и от Витгенштейна.

Ценнейшими документами для характеристики настроений и планов Кутузова в этот последний период войны являются его предписания Сакену 22 ноября (4 декабря) и Тормасову 23 ноября (5 декабря). Чичагов хотел отправить Сакена против Шварценберга, чтобы не дать ему проникнуть в Польшу, а Кутузов решительно отменил этот план.

Истребление остатков армии Наполеона, полное безостановочное и беспощадное, - вот основная цель фельдмаршала, а вовсе не диктуемая политическими (неосновательными) соображениями идея Чичагова о скорейшем вторжении в Польшу.

Кутузов-дипломат был столь же несоизмеримой величиной с Чичаговым, как и Кутузов-стратег. Он ясно видел, что может случиться, если отвлечь русскую армию от главной цели и бросить часть ее на ненужную борьбу против австрийцев и помогающих им поляков, когда еще не завершена гибель наполеоновского войска на главном направлении отступления французов.

Кутузов был великим полководцем и поэтому думал не только о победоносных приказах и блеске приблизившегося полного торжества, но и о многом таком, о чем склонен забывать кое-кто из позднейших историков. В декабре русская армия подходила к Вильне, и Кутузов не хотел, чтобы исполнилась мечта Наполеона, чтобы в Литве началось восстание против русских. Он знал, что наполеоновские эмиссары вели в Литве агитацию против русской армии. Кутузов принял серьезные меры к тому, чтобы между армией и местным населением были сохранены нормальные отношения. «Я в особенную обязанность поставил графу Платову обратить всевозможное внимание и употребить все должные меры, дабы сей город (Вильна. - Е. Т. ) при проходе наших войск не был подвержен ни малейшей обиде, поставя ему притом на вид, какие в нынешних обстоятельствах могут произойти от того последствия». Об этом же он повторно писал и Чичагову и другим, еще когда входили в Ошмяны.

10 декабря 1812 г. в Вильну вошли одновременно Чичагов и Кутузов. Ближайшей очередной военной задачей Кутузова было не допустить Макдональда к соединению с остатками французской армии. Он приказал Витгенштейну и Чичагову сделать все возможное для достижения этой цели. Одновременно рекомендовалось от имени царя «давать чувствовать» прусским войскам, находившимся в составе наполеоновской армии (в корпусе Макдональда), что единственным своим врагом русские считают французов, а не пруссаков. То были дни, когда готовился переход прусского генерала Йорка на сторону России.

12 декабря Кутузов не только знал о неизбежности заграничного похода, но начал делать соответствующие распоряжения: «Ныне предпринимается общее действие на Пруссию, ежели сие удобно произвести можно. Известно уже, что остатки французской армии ретировались в ту сторону, а потому одно только преследование туда только может быть полезно», - писал фельдмаршал Чичагову 12 (24) декабря, то есть еще до виленских споров с Александром. Это неопровержимо доказывает, что самые споры касались совсем не существа вопроса о заграничном походе, а лишь сроков, т. е. того, переходить ли границу немедленно или позже. Не больше! Самый же вопрос был решен Кутузовым утвердительно. Цитируемое письмо решает и уточняет все: Кутузов хотел освобождения Европы и явно считал дело победы незавершенным, пока Наполеон в Европе распоряжается по-хозяйски, но он желал, чтобы немцы могли активно включиться в дело собственного освобождения.

В Вильне должен был решиться вопрос громадного значения - продолжать ли немедленно военные действия, преследуя отступавшие за Неман жалкие остатки почти совсем уничтоженных, разгромленных французских сил, или остановиться и дать русской армии, очень пострадавшей во время блистательно закончившего войну контрнаступления, отдохнуть и оправиться.

Когда Кутузов некоторое время высказывался против того, чтобы продолжать войну немедленно, это вовсе не означало, что он считал войну с Наполеоном уже оконченной. Изгнание, или, точнее, полное уничтожение 600 тысяч прекрасно вооруженных людей, в разное время прибывших в Россию начиная с 12 (24) июня 1812 г., покрыло Россию славой, было заслуженным грозным ответом агрессору, но оно не уничтожило хищническую империю. Кутузов - дипломат и политик - знал еще гораздо лучше и понимал гораздо тоньше спорившего с ним Александра, что великая победа, одержанная в России, с точки зрения широкой программы разрушения хищнической империи, является не концом, а началом дела.

Силу государственной организации, созданной на развалинах разрушенного революцией феодального строя во Франции, он знал не хуже Н. П. Румянцева или М. М. Сперанского, но в отличие от них обоих и тех, кто около них группировался, Кутузов не верил в прочность и жизнеспособность международной политической комбинации, созданной двумя императорами в Тильзите. Киевскому или виленскому губернатору, совсем отстраненному после Тильзита от вопросов высшей политики, не приходилось ни разу высказываться принципиально по существу дела, потому что его никто об этом не спрашивал, но как только он стал в 1811 г. главнокомандующим Дунайской армией, он повел и военные и дипломатические дела так, как можно и должно было их вести, имея в виду не Константинополь, а в отдаленном будущем Париж. Всякий мир с Наполеоном оказался бы перемирием, каковым оказался мир и союз Тильзитский. Предстояли долгие, кровавые войны...

В «союзников» России в предстоявшей борьбе Кутузов либо не верил, либо верил очень мало. Австрии и Пруссии верил мало, Англии не верил совсем, что без особых обиняков и высказывал в глаза Вильсону, когда тот назойливо приставал к нему с советами энергичнее вести войну. Замечу кстати, что глубокого смысла далекого расчета кутузовского контрнаступления Вильсон так никогда и не понял, подобно своему другу и корреспонденту Александру Павловичу.

Генерал-фельдмаршал, светлейший князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов-Смоленский - выдающийся полководец, талантливый дипломат, незаурядный администратор, умелый воспитатель.

Вступление

Историческая заслуга Кутузова, который против воли царя, против воли даже части своего штаба, отметая клеветнические выпады вмешивавшихся в его дела иностранцев вроде Вильсона, Вольцогена, Винценгероде, провел и осуществил свою идею, вырисовывается особенно отчетливо. Ценные новые материалы побудили историков, занимающихся 1812 годом, приступить к выявлению своих недочетов и ошибок, пропусков и неточностей, к пересмотру сложившихся прежде мнений о стратегии Кутузова, о значении его контрнаступления, о Тарутине, Малоярославце, Красном, а также о начале заграничного похода 1813 г., о котором у нас знают очень мало, в чем виновна почти вся литература о 1812 годе, в том числе и моя старая книга, где этому походу посвящено лишь очень немного беглых замечаний. Между тем первые четыре месяца 1813 г. немало дают для характеристики стратегии Кутузова и показывают, как контрнаступление перешло в прямое наступление с точно поставленной целью уничтожения агрессора и в дальнейшем низвержения наполеоновской грандиозной хищнической «мировой монархии». Следует отметить одно очень любопытное наблюдение.

Иностранные историки, пишущие о 1812 годе в России, меньше и реже пускают в ход метод опорочивания, злостной и не-добросовестной критики, чем метод полного замалчивания. Приведу типичный случай. Берем четырехтомную новейшую «Историю военного искусства в рамках политической истории», написанную проф. Гансом Дельбрюком. Раскрываем четвертый, увесистый, посвященный XIX в. том, особенно главу «Стратегия Наполеона». Ищем в очень хорошо составленном указателе фамилию Кутузова, но не находим ее вовсе. О 1812 годе на стр. 386 читаем: «Настоящую проблему наполеоновской стратегии представляет кампания 1812 г. Наполеон разбил русских под Бородином, взял Москву, был вынужден отступить и во время отступления потерял почти всю свою армию». Оказывается, будь на месте Наполеона тайный советник проф. Г. Дельбрюк, России пришел бы конец: «Не лучше ли поступил бы Наполеон, если бы в 1812 г. он обратился к стратегии измора и повел бы войну по методу Фридриха?». 1

В моей работе я хочу показать роль, которую Кутузов сыграл в истории России, а так же главные этапы всего его жизненного пути до принесшего ему бессмертие 1812 года.

Кутузов-дипломат

Ум и воинская доблесть Кутузова были признаны и товарищами и начальством уже в первые годы его военной службы, которую он начал 19 лет. Он воевал в войсках Румянцева, под Ларгой, под Кагулом, и тогда уже своей неслыханной храбростью заставил о себе говорить. Он первым бросался в атаку и последним прекращал преследование неприятеля, В конце первой турецкой войны он был опасно ранен и лишь каким-то чудом (так считали и русские и немецкие врачи, лечившие его) отделался только потерей глаза. 2 Екатерина велела отправить его на казенный счет для лечения за границу. Эта довольно длительная поездка сыграла свою роль в его жизни. Кутузов с жадностью набросился на чтение и очень пополнил свое образование. Вернувшись в Россию, он явился к императрице благодарить ее. И тут Екатерина дала ему необычайно подходившее к его природным способностям поручение: она отправила его в Крым в помощь Суворову, который исполнял тогда не очень свойственное ему дело: вел дипломатические переговоры с крымскими татарами.

Нужно было поддержать Шагин-Гирея против Девлет-Гирея и дипломатически довершить утверждение русского владычества в Крыму. Суворов, откровенно говоривший, что он дипломатией заниматься не любит, сейчас же предоставил Кутузову все эти щекотливые политические дела, которые тот выполнил в совершенстве. Тут впервые Кутузов обнаружил такое умение обходиться с людьми, разгадывать их намерения, бороться против интриг противника, не доводя спора до кровавой развязки, и, главное, достигать полного успеха, оставаясь с противником лично в самых «дружелюбных» отношениях, что Суворов был от него в восторге.

В течение нескольких лет, вплоть до присоединения Крыма и конца происходивших там волнений, Кутузов был причастен к политическому освоению Крыма. Соединение в Кутузове безудержной, часто просто безумной храбрости с качествами осторожного, сдержанного, внешне обаятельного, тонкого дипломата было замечено Екатериной. Когда она в 1787 г. была в Крыму, Кутузов - тогда уже генерал - показал ей такие опыты верховой езды, что императрица публично сделала ему суровый выговор: «Вы должны беречь себя, запрещаю вам ездить на бешеных лошадях и никогда вам не прощу, если услышу, что вы не исполняете моего приказания». Но выговор подействовал мало. 18 августа 1788 г. под Очаковом Кутузов, помчавшийся на неприятеля, опередил своих солдат. Австрийский генерал, принц де Линь, известил об этом императора Иосифа в таких выражениях: «Вчера опять прострелили голову Кутузову. Думаю, что сегодня или завтра умрет». Рана была страшная и, главное, почти в том же месте, где и в первый раз, но Кутузов снова избежал смерти. Едва оправившись, через три с половиной месяца Кутузов уже участвовал в штурме и взятии Очакова 3 и не пропустил ни одного большого боя в 1789 - 1790 гг. Конечно, он принял непосредственное личное участие и в штурме Измаила. Под Измаилом Кутузов командовал шестой колонной левого крыла штурмующей армии. Преодолев «весь жестокий огонь картечных и ружейных выстрелов», эта колонна, «скоро спустясь в ров, взошла по лестницам на вал, несмотря на все трудности, и овладела бастионом; достойный и храбрый генерал-майор и кавалер Голенищев-Кутузов мужеством своим был примером подчиненным и сражался с неприятелем». Приняв участие в этом рукопашном бою, Кутузов вызвал из резервов Херсонский полк, отбил неприятеля, и его колонна с двумя другими, за ней последовавшими, «положили основание победы».

Суворов так кончает донесение о Кутузове: «Генерал-майор и кавалер Голенищев-Кутузов оказал новые опыты искусства и храбрости своей, преодолев под сильным огнем неприятеля все трудности, взлез на вал, овладел бастионом и, когда превосходный неприятель принудил его остановиться, он, служа примером мужества, удержал место, превозмог сильного неприятеля, утвердился в крепости и продолжал потом поражать врагов». 4

В своем донесении Суворов не сообщает о том, что когда Кутузов остановился и был тесним турками, то он послал просить у главнокомандующего подкреплений, а тот никаких подкреплений не прислал, но велел объявить Кутузову, что назначает его комендантом Измаила. Главнокомандующий знал наперед, что Кутузов и без подкреплений ворвется со своей колонной в город.

После Измаила Кутузов участвовал с отличием и в польской войне. Ему уже было в то время около 50 лет. Однако ни разу ему не давали вполне самостоятельного поста, где бы он в самом деле мог полностью показать свои силы. Екатерина, впрочем, уже не упускала Кутузова из виду, и 25 октября 1792 г. он неожиданно был назначен посланником в Константинополь. По дороге в Константинополь, умышленно не очень спеша прибыть к месту назначения, Кутузов зорко наблюдал турецкое население, собирал различные справки о народе и усмотрел в нем вовсе не воинственность, которой пугали турецкие власти, а, «напротив, теплое желание к миру». 5

Задачи его дипломатической миссии в Константинополе были ограниченны, но нелегки. Необходимо было предупредить заключение союза между Францией и Турцией и устранить этим опасность проникновения французского флота в Черное море. Одновременно нужно было собрать сведения о славянских и греческих подданных Турции, а главное, обеспечить сохранение мира с турками. Все эти цели были достигнуты в течение его фактического пребывания в турецкой столице (от сентября 1793 г. до марта 1794 г.).

После Константинопольской миссии наступил некоторый перерыв в военной карьере и дипломатической деятельности Кутузова. Он побывал на ответственных должностях: был казанским и вятским генерал-губернатором, командующим сухопутными войсками, командующим флотилией в Финляндии, а в 1798 г. ездил в Берлин в помощь князю Репнину, который был послан ликвидировать или хотя бы ослабить опасные для России последствия сепаратного мира Пруссии с Францией. Он, собственно, сделал за Репнина всю требовавшуюся дипломатическую работу и достиг некоторых немаловажных результатов: союза с Францией Пруссия не заключила. Павел так ему доверял, что 14 декабря 1800 г. назначил его на важный пост: Кутузов должен был командовать украинской, брестской и днестровской «инспекциями» в случае войны против Австрии. Но Павла не стало; при Александре политическое положение постепенно стало меняться, и столь же значительно изменилось служебное положение Кутузова. Александр, сначала назначивший Кутузова петербургским военным губернатором, вдруг совершенно неожиданно 29 августа 1802 г. уволил его от этой должности, и Кутузов 3 года просидел в деревне, вдали от дел. Заметим, что царь невзлюбил его уже тогда, вопреки ложному взгляду, будто опала постигла Кутузова только после Аустерлица. Но, как увидим, в карьере Кутузова при Александре I в довольно правильном порядке чередовались опалы; когда Кутузова отстраняли от дел или давали ему иногда все же значительные гражданские должности, а затем столь же неожиданно призывали на самый высокий военный пост. Александр мог не любить Кутузова, но он нуждался в уме и таланте Кутузова и в его репутации в армии, где его считали прямым наследником Суворова.

Но мало быть лихим кавалерийским генералом и рубакой, чтобы обмануть Кутузова. Кутузов с первого же момента разгадал хитрость Мюрата и, сейчас же согласившись на «переговоры», сам еще более ускорил движение своей армии к востоку, на Ольмюц. Кутузов, конечно, понимал, что через день - другой французы догадаются, что никаких переговоров нет и не будет, и нападут на русских. Но он знал, кому он поручил тяжкое дело служить заслоном от напиравшей французской армии. Между Голлабруном и Шенграбеном уже стоял Багратион. У Багратиона был корпус в 6 тысяч человек, у Мюрата - в четыре, если не в пять раз больше, и Багратион целый день задерживал яростно дравшегося неприятеля, и хотя положил немало своих, но и немало французов и ушел, не тревожимый ими. Кутузов за это время отошел уже к Ольмюцу, за ним поспел туда же и Багратион.

Достаточно вспомнить именно эту трагедию 1805 г.- аустерлицкую кампанию. Ведь когда открылись военные действия и когда, несмотря на все ласковые уговоры, а затем и довольно прозрачные угрозы, несмотря на всю пошлую комедию клятвы в вечной русско-прусской дружбе над гробом Фридриха Великого, так часто и так больно битого русскими войсками, Фридрих-Вильгельм III все-таки отказался вступить немедленно в коалицию, то Александр I и его тогдашний министр Адам Чарторыйский, и тупоумный от рождения Франц I посмотрели на это как на несколько досадную дипломатическую неудачу, но и только. А Кутузов, как это тотчас же вполне выяснилось по всем его действиям, усмотрел в этом угрозу проигрыша всей кампании. Он тогда знал и высказывал это неоднократно, что без немедленного присоединения прусской армии к коалиции союзникам остался единственный разумный выход: отступить в Рудные горы, перезимовать там в безопасности и затянуть войну, т. е. сделать именно то, чего боялся Наполеон.

Но усилия Кутузова удержать союзную армию от сражения не помогли. Сражение было дано, и последовал полный разгром союзной армии под Аустерлицем 2 декабря 1805 г.

Именно после Аустерлица ненависть Александра I к Кутузову неизмеримо возросла. Царь не мог не понимать, конечно, что все страшные усилия как его самого, так и окружавших его придворных прихлебателей свалить вину за поражение на Кутузова остаются тщетными, потому что Кутузов нисколько не расположен был принять на себя тяжкий грех и вину за бесполезную гибель тысяч людей и ужасающее поражение. А русские после Суворова к поражениям не привыкли. Но вместе с тем подле царя не было ни одного военного человека, который мог бы сравниться с Кутузовым своим умой и стратегическим талантом. Не было прежде всего человека с таким громадным и прочным авторитетом в армии, как Кутузов.

После Аустерлица Кутузов был в полной опале, и только чтобы неприятель не мог усмотреть в этой опале признания поражения, бывший главнокомандующий был все-таки назначен (в октябре 1806 г.) киевским военным губернатором. Друзья Кутузова были оскорблены за него. Это им казалось хуже полной отставки.

Но недолго пришлось ему губернаторствовать. В 1806 - 1807 гг. во время очень тяжелой войны с Наполеоном, когда после полного разгрома Пруссии Наполеон одержал победу под Фридландом и добился невыгодного для России Тильзитского мира, Александр на горьком опыте убедился, что без Кутузова ему не обойтись. И Кутузова, забытого во время войны 1806 - 1807 гг. с французами, вызвали из Киева, чтобы он поправил дела в другой войне, которую Россия продолжала вести и после Тильзита, - в войне против Турции.

Начавшаяся еще в 1806 г. война России против Турции оказалась войной трудной и мало успешной. За это время России пришлось пережить тяжелое положение, создавшееся в 1806 г. после Аустерлица, когда Россия не заключила мира с Наполеоном и осталась без союзников, а затем в конце 1806 г. опять должна была начать военные действия, ознаменовавшиеся большими битвами (Пултуск, Прейсиш-Эйлау, фридланд) и кончившиеся Тильзитом. Турки мира не заключали, надеясь на открытую, а после Тильзита на тайную помощь новоявленного «союзника» России - Наполеона.

Положение было сложное. Главнокомандующий Дунайской армией Прозоровский решительно нечего не мог поделать и с беспокойством ждал с начала весны наступления турок. Война с Турцией затягивалась, и, как всегда в затруднительных случаях, обратились за помощью к Кутузову, и он из киевского губернатора превратился в помощника главнокомандующего Дунайской армией, а фактически в преемника Прозоровского. В Яссах весной 1808 г. Кутузов встретился с посланником Наполеона генералом Себастиани, ехавшим в Константинополь. Кутузов очаровал французского генералу и, опираясь на «союзные» тогдашние отношения России и Франции, успел получить подтверждение серьезнейшей дипломатической тайны, которая, впрочем, для Кутузова не была новостью, - что Наполеон ведет в Константинополе двойную игру и вопреки тильзитским обещаниям, данным России, не оставит Турцию без помощи.

Кутузов очень скоро поссорился с Прозоровским, бездарным полководцем, который вопреки советам Кутузова дал большой бой с целью овладеть Браиловом и проиграл его, После этого обозленный не на себя, а на Кутузова Прозоровский постарался отделаться от Кутузова, и Александр, всегда с полной готовностью внимавший всякой клевете на Кутузова, удалил его с Дуная и назначил литовским военным губернатором. Характерно, что, прощаясь с Кутузовым, солдаты плакали.

Военные критики, писавшие историю войны на Дунае, единогласно сходятся на том, что яркий стратегический талант-Кутузова именно в этой кампании развернулся во всю ширь. У него было меньше 46 тысяч человек, у турок - больше 70 тысяч. Долго и старательно готовился Кутузов к нападению на главные силы турок. Он должен был при этом учитывать, изменившееся положение в Европе. Наполеон уже не был только ненадежным союзником, каким он был в 1808 г. Теперь, в 1811 г., это уже определенно был враг, готовый не сегодня-завтра сбросить маску. После долгих приготовлений и переговоров, искусно веденных с целью выиграть время, Кутузов 22 июня 1811 г. нанес турецкому визирю снова под Рущуком тяжкое поражение. Положение русских войск стало лучше, но все-таки продолжало оставаться еще критическим. Турки, подстрекаемые французским посланником Себастиани, намеревались воевать и воевать. Только мир с Турцией мог освободить. Дунайскую армию для предстоявшей войны с Наполеоном, а после умышленно грубой сцены, устроенной Наполеоном послу Куракину 15 августа 1811 г., уже никаких сомнений в близости войны ни у кого в Европе не оставалось.

И вот тут-то Кутузову удалось то, что при подобных условиях никогда и никому не удавалось и что, безусловно, ставит Кутузова в первый ряд людей, прославленных в истории дипломатического искусства. На протяжении всей истории императорской России, безусловно, не было дипломата более талантливого, чем Кутузов. То, что сделал Кутузов весной 1812г. после долгих и труднейших переговоров, было бы не под силу даже наиболее выдающемуся профессиональному дипломату, вроде, например, А. М. Горчакова, не говоря уже об Александре I, дипломате-дилетанте. «Теперь коллежский он асессор по части иностранных дел» - таким скромным чином наградил царя А. С. Пушкин.

Наполеон располагал в Турции хорошо поставленным дипломатическим и военным шпионажем и тратил на эту организацию большие суммы. Он не раз высказывал мнение, что когда нанимаешь хорошего шпиона, то нечего с ним торговаться о вознаграждении. У Кутузова в Молдавии в этом отношении в распоряжении не было ничего, что можно было бы серьезно сравнивать со средствами, отпускавшимися Наполеоном на это дело. Однако точные факты говорят о том, что Кутузов гораздо лучше, чем Наполеон, знал обстановку, в которой ему приходилось воевать на Дунае. 6 Никогда не совершал Кутузов таких поистине чудовищных ошибок в своих расчетах, какие делал французский император, который совершенно серьезно надеялся на то, что стотысячная армия турок не только победоносно отбросит Кутузова от Дуная, от Днестра, от верховьев Днепра, но и приблизится к Западной Двине и здесь вступит в состав его армии. Документов от военных осведомителей поступало в распоряжение Кутузова гораздо меньше, чем их поступало в распоряжение Наполеона, но читать-то их и разбираться в них Кутузов умел гораздо лучше.

Его план был таков. Война будет кончена и может быть кончена, но только после полной победы над большой армией великого «верховного» визиря. У визиря Ахмет-бея было около 75 тысяч человек: в Шумле - 50 тысяч и близ Софии - 25 тысяч; у Кутузова в молдавской армии - немногим более 46 тысяч человек. Турки начали переговоры, но Кутузов понимал очень хорошо, что дело идет лишь об оттяжке военных действий. Шантажируя Кутузова, визирь и Гамид-эффенди очень рассчитывали на уступчивость русских ввиду близости войны России с Наполеоном и требовали, чтобы границей между Россией и Турцией была река Днестр. Ответом Кутузова был, как сказано, большой бой под Рущуком, увенчанный полной победой русских войск 22 июня 1811 г. Вслед за тем Кутузов приказал, покидая Рущук, взорвать укрепления. Но турки еще продолжали войну. Кутузов умышленно позволил им переправиться через Дунай. «Пусть переправляются, только перешло бы их на наш берег поболее», - сказал Кутузов, по свидетельству его сподвижника и затем историка Михай ловского-Данилевского. Кутузов осадил лагерь визиря, и осажденные, узнав, что русские пока, не снимая осады, взяли Туртукай и Силистрию (10 и 11 октября), сообразили, что им грозит полное истребление, если они не сдадутся. Визирь тайком бежал из своего лагеря и начал переговоры. А 26 ноября 1811 г. остатки умирающей от голода турецкой армии сдались русским.

Переговоры, открывшиеся в середине октября, как и следовало ожидать, непомерно затянулись. Ведь именно возможно большая затяжка

Генерал-фельдмаршал,светлейший князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов-Смоленский - выдающийсяполководец, талантливый дипломат, незаурядный администратор, умелый воспитатель.

Вступление

Анализ громадной, оченьсложной исторической фигуры Кутузова иной раз тонет в пестрой массе фактов,рисующих войну 1812 г. в целом. Фигура Кутузова при этом если и не скрадываетсявовсе, то иногда бледнеет, черты его как бы расплываются. Кутузов был русскимгероем, великим патриотом, великим полководцем, что известно всем, и великимдипломатом, что известно далеко не всем.

Историческая заслугаКутузова, который против воли царя, против воли даже части своего штаба,отметая клеветнические выпады вмешивавшихся в его дела иностранцев вродеВильсона, Вольцогена, Винценгероде, провел и осуществил свою идею,вырисовывается особенно отчетливо. Ценные новые материалы побудилиисториков, занимающихся 1812 годом, приступитьк выявлению своих недочетов и ошибок, пропусков и неточностей, к пересмотрусложившихся прежде мнений о стратегии Кутузова, о значении егоконтрнаступления, о Тарутине, Малоярославце, Красном, а также о началезаграничного похода 1813 г., о котором у нас знают очень мало, в чем виновнапочти вся литература о 1812 годе, в том числе и моя старая книга, где этомупоходу посвящено лишь очень немного беглых замечаний. Между тем первые четыремесяца 1813 г. немало дают для характеристики стратегии Кутузова и показывают,как контрнаступление перешло в прямое наступление с точно поставленной цельюуничтожения агрессора и в дальнейшем низвержения наполеоновской грандиознойхищнической «мировой монархии». Следует отметить одно очень любопытное наблюдение.

Иностранные историки, пишущиео 1812 годе в России, меньше и реже пускают в ход метод опорочивания, злостной ине-добросовестной критики, чем метод полного замалчивания. Приведу типичныйслучай. Берем четырехтомную новейшую «Историю военного искусства в рамкахполитической истории», написанную проф. Гансом Дельбрюком. Раскрываем четвертый,увесистый, посвященный XIXв. том, особенно главу «Стратегия Наполеона». Ищем в очень хорошосоставленном указателе фамилию Кутузова, но не находим ее вовсе. О 1812 годе настр. 386 читаем: «Настоящую проблему наполеоновской стратегии представляеткампания 1812 г. Наполеон разбил русских под Бородином, взял Москву, былвынужден отступить и во время отступления потерял почти всю свою армию».Оказывается, будь на месте Наполеона тайный советник проф. Г. Дельбрюк, Россиипришел бы конец: «Не лучше ли поступил бы Наполеон, если бы в 1812 г. онобратился к стратегии измора и повел бы войну по методу Фридриха?».

В моей работе я хочу показатьроль, которую Кутузов сыграл в истории России, а так же главные этапы всего егожизненного пути до принесшего ему бессмертие 1812 года.

Кутузов-дипломат

Ум и воинская доблестьКутузова были признаны и товарищами и начальством уже в первые годы его военнойслужбы, которую он начал 19 лет. Он воевал в войсках Румянцева, под Ларгой, подКагулом, и тогда уже своей неслыханной храбростью заставил о себе говорить. Онпервым бросался в атаку и последним прекращал преследование неприятеля, В концепервой турецкой войны он был опасно ранен и лишь каким-то чудом (так считали ирусские и немецкие врачи, лечившие его) отделался только потерей глаза.Екатерина велела отправить его на казенный счет для лечения за границу. Этадовольно длительная поездка сыграла свою роль в его жизни. Кутузов с жадностьюнабросился на чтение и очень пополнил свое образование. Вернувшись в Россию, онявился к императрице благодарить ее. И тут Екатерина дала ему необычайноподходившее к его природным способностям поручение: она отправила его в Крым впомощь Суворову, который исполнял тогда не очень свойственное ему дело: велдипломатические переговоры с крымскими татарами.

Нужно было поддержатьШагин-Гирея против Девлет-Гирея и дипломатически довершить утверждение русскоговладычества в Крыму. Суворов, откровенно говоривший, что он дипломатиейзаниматься не любит, сейчас же предоставил Кутузову все эти щекотливыеполитические дела, которые тот выполнил в совершенстве. Тут впервые Кутузовобнаружил такое умение обходиться с людьми, разгадывать их намерения, боротьсяпротив интриг противника, не доводя спора до кровавой развязки, и, главное,достигать полного успеха, оставаясь с противником лично в самых «дружелюбных»отношениях, что Суворов был от него в восторге.

В течение нескольких лет,вплоть до присоединения Крыма и конца происходивших там волнений, Кутузов былпричастен к политическому освоению Крыма. Соединение в Кутузове безудержной,часто просто безумной храбрости с качествами осторожного, сдержанного, внешнеобаятельного, тонкого дипломата было замечено Екатериной. Когда она в 1787 г.была в Крыму, Кутузов - тогда уже генерал - показал ей такие опыты верховойезды, что императрица публично сделала ему суровый выговор: «Вы должны беречьсебя, запрещаю вам ездить на бешеных лошадях и никогда вам не прощу, еслиуслышу, что вы не исполняете моего приказания». Но выговор подействовал мало. 18августа 1788 г. под Очаковом Кутузов, помчавшийся на неприятеля, опередил своихсолдат. Австрийский генерал, принц де Линь, известил об этом императора Иосифав таких выражениях: «Вчера опять прострелили голову Кутузову. Думаю, чтосегодня или завтра умрет». Рана была страшная и, главное, почти в том же месте,где и в первый раз, но Кутузов снова избежал смерти. Едва оправившись, черезтри с половиной месяца Кутузов уже участвовал в штурме и взятии Очаковаи не пропустил ни одного большого боя в 1789 - 1790 гг. Конечно, он принялнепосредственное личное участие и в штурме Измаила. Под Измаилом Кутузовкомандовал шестой колонной левого крыла штурмующей армии. Преодолев «весьжестокий огонь картечных и ружейных выстрелов», эта колонна, «скоро спустясь вров, взошла по лестницам на вал, несмотря на все трудности, и овладелабастионом; достойный и храбрый генерал-майор и кавалер Голенищев-Кутузовмужеством своим был примером подчиненным и сражался с неприятелем». Принявучастие в этом рукопашном бою, Кутузов вызвал из резервов Херсонский полк,отбил неприятеля, и его колонна с двумя другими, за ней последовавшими,«положили основание победы».

Суворов так кончает донесениео Кутузове: «Генерал-майор и кавалер Голенищев-Кутузов оказал новые опытыискусства и храбрости своей, преодолев под сильным огнем неприятеля всетрудности, взлез на вал, овладел бастионом и, когда превосходный неприятельпринудил его остановиться, он, служа примером мужества, удержал место,превозмог сильного неприятеля, утвердился в крепости и продолжал потомпоражать врагов».

В своем донесении Суворов несообщает о том, что когда Кутузов остановился и был тесним турками, то онпослал просить у главнокомандующего подкреплений, а тот никаких подкреплений неприслал, но велел объявить Кутузову, что назначает его комендантом Измаила.Главнокомандующий знал наперед, что Кутузов и без подкреплений ворвется сосвоей колонной в город.

После Измаила Кутузовучаствовал с отличием и в польской войне. Ему уже было в то время около 50 лет.Однако ни разу ему не давали вполне самостоятельного поста, где бы он в самомделе мог полностью показать свои силы. Екатерина, впрочем, уже не упускалаКутузова из виду, и 25 октября1792 г. он неожиданно был назначен посланником вКонстантинополь. По дороге в Константинополь, умышленно не очень спеша прибытьк месту назначения, Кутузов зорко наблюдал турецкое население, собиралразличные справки о народе и усмотрел в нем вовсе не воинственность, которой пугалитурецкие власти, а, «напротив, теплое желание к миру».

Задачи его дипломатическоймиссии в Константинополе были ограниченны, но нелегки. Необходимо было предупредитьзаключение союза между Францией и Турцией и устранить этим опасность проникновенияфранцузского флота в Черное море. Одновременно нужно было собрать сведения ославянских и греческих подданных Турции, а главное, обеспечить сохранение мирас турками. Все эти цели были достигнуты в течение его фактического пребывания втурецкой столице (от сентября 1793 г. до марта 1794 г.).

После Константинопольскоймиссии наступил некоторый перерыв в военной карьере и дипломатическойдеятельности Кутузова. Он побывал на ответственных должностях: был казанским ивятским генерал-губернатором, командующим сухопутными войсками, командующимфлотилией в Финляндии, а в 1798 г. ездил в Берлин в помощь князю Репнину, которыйбыл послан ликвидировать или хотя бы ослабить опасные для России последствиясепаратного мира Пруссии с Францией. Он, собственно, сделал за Репнина всютребовавшуюся дипломатическую работу и достиг некоторых немаловажныхрезультатов: союза с Францией Пруссия не заключила. Павел так ему доверял, что14 декабря 1800 г. назначил его на важный пост: Кутузов должен был командоватьукраинской, брестской и днестровской «инспекциями» в случае войны противАвстрии. Но Павла не стало; при Александре политическое положение постепенностало меняться, и столь же значительно изменилось служебное положение Кутузова.Александр, сначала назначивший Кутузова петербургским военным губернатором,вдруг совершенно неожиданно 29 августа 1802 г. уволил его от этой должности, иКутузов 3 года просидел в деревне, вдали от дел. Заметим, что царь невзлюбилего уже тогда, вопреки ложному взгляду, будто опала постигла Кутузова толькопосле Аустерлица. Но, как увидим, в карьере Кутузова при Александре Iв довольно правильномпорядке чередовались опалы;когда Кутузова отстраняли от дел или давали ему иногда все же значительныегражданские должности, а затем столь же неожиданно призывали на самый высокийвоенный пост. Александр мог не любить Кутузова, но он нуждался в уме и талантеКутузова и в его репутации в армии, где его считали прямым наследником Суворова.

В 1805 г. началась войнатретьей коалиции против Наполеона, и в деревню к Кутузову был посланэкстренный курьер от царя. Кутузову предложили быть главнокомандующим нарешающем участке фронта против французской армии, состоявшей под начальствомсамого Наполеона.

Если из всех веденныхКутузовым войн была война, которая могла бы назваться ярким образчикомпреступного вмешательства двух коронованных бездарностей в распоряжениявысокоталантливого стратега, вмешательства бесцеремонного, настойчивого ипредельно вредоносного, то это была война 1805 г., война третьей коалициипротив Наполеона, которую Александр Iи Франц I, совершенно не считаясь с прямыми указаниями и планами Кутузова,позорно проиграли. Молниеносным маневром окружив и взяв в плен в Ульме едва лине лучшую армию, когда-либо имевшуюся до той поры у австрийцев, Наполеон тотчасже приступил к действиям против Кутузова. Кутузов знал (и доносил Александру),что у Наполеона после Ульма руки совершенно свободны и что у него втрое большевойск. Единственным средством избегнуть ульмской катастрофы было поспешно уйтина восток, к Вене, а если понадобится, то и за Вену. Но, по мнению Франца, ккоторому всецело присоединился Александр, Кутузов со своими солдатами долженбыл любой ценой защищать Вену. К счастью, Кутузов не исполнял бессмысленных игибельных советов, если только ему представлялась эта возможность, т. е. еслиотсутствовал в данный момент высочайший советник.

Кутузов вышел из отчаянногоположения. Во-первых, он, совершенно неожиданно для Наполеона, оказалнаступающей армии крутой отпор: разбил передовой корпус Наполеона приАмштеттене, и пока маршал Мортье оправлялся, стал на его пути у Кремса и здесьуже нанес Мортье очень сильный удар. Наполеон, находясь на другом берегу Дуная,не успел оказать помощь Мортье. Поражение французов было полным. Но опасностьне миновала. Наполеон без боя взял Вену и вновь погнался за Кутузовым. Никогдарусская армия не была так близка к опасности подвергнуться разгрому иликапитуляции, как в этот момент. Но русскими командовал не ульмский Макк, аизмаильский Кутузов, под командованием которого находился измаильскийБагратион. За Кутузовым гналсяМюрат, которому нужно было каким угодно способом задержать,хоть на самое короткое время, русских, чтобы они не успели присоединиться кстоявшей в Ольмюце русской армии. Мюрат затеял мнимые переговоры о мире.

Но мало быть лихимкавалерийским генералом и рубакой, чтобы обмануть Кутузова. Кутузов с первогоже момента разгадал хитрость Мюрата и, сейчас же согласившись на «переговоры»,сам еще более ускорил движение своей армии к востоку, на Ольмюц. Кутузов,конечно, понимал, что через день - другой французы догадаются, что никакихпереговоров нет и не будет, и нападут на русских. Но он знал, кому он поручилтяжкое дело служить заслоном от напиравшей французской армии. Между Голлабруноми Шенграбеном уже стоял Багратион. У Багратиона был корпус в 6 тысяч человек,у Мюрата - в четыре, если не в пять раз больше, и Багратион целый деньзадерживал яростно дравшегося неприятеля, и хотя положил немало своих, но и немалофранцузов и ушел, не тревожимый ими. Кутузов за это время отошел уже к Ольмюцу,за ним поспел туда же и Багратион.

Вот тут-то в полной мере ивыявились преступная игра против Кутузова и истинно вредительская рольАлександра и другого божьей милостью произведшего себя в полководцы монарха -Франца.

Ни в чем так ярко несказывалась богатейшая и разносторонняя одаренность Кутузова, как в умении нетолько ясно разбираться в общей политической обстановке, в которой емуприходилось вести войну, но и подчинять общей политической цели все иныестратегические и тактические соображения. В этом была не слабость Кутузова,которую в нем хотели видеть как открытые враги, так и жалившие в пяту тайныезавистники. В этом была, напротив, его могучая сила.

Достаточно вспомнить именноэту трагедию 1805 г.- аустерлицкую кампанию. Ведь когда открылись военныедействия и когда, несмотря на все ласковые уговоры, а затем и довольнопрозрачные угрозы, несмотря на всю пошлую комедию клятвы в вечнойрусско-прусской дружбе над гробом Фридриха Великого, так часто и так больнобитого русскими войсками, Фридрих-Вильгельм IIIвсе-таки отказался вступить немедленно вкоалицию, то Александр Iи его тогдашний министр Адам Чарторыйский, и тупоумный от рожденияФранц Iпосмотрели на этокак на несколько досадную дипломатическую неудачу, но и только. А Кутузов, какэто тотчас же вполне выяснилось по всем его действиям, усмотрел в этом угрозупроигрыша всей кампании. Он тогда знал и высказывал это неоднократно, что безнемедленного присоединения прусской армии к коалиции союзникам остался единственныйразумный выход: отступить в Рудные горы, перезимовать там в безопасности изатянуть войну, т. е. сделать именно то, чего боялся Наполеон.

При возобновлении военныхдействий весной обстоятельства могли либо остаться без существенных перемен,либо стать лучше, если бы за это время Пруссия решилась наконец покончить сколебаниями и войти в коалицию. Но уж, во всяком случае, решение Кутузова былопредпочтительней, чем решение отважиться немедленно идти на Наполеона, чтоозначало бы идти почти на верную катастрофу. Дипломатическая чуткость Кутузовазаставляла его верить, что при затяжке войны Пруссия может наконец сообразить,насколько ей выгоднее вступить в коалицию, чем сохранять гибельный для неенейтралитет.

Почему же все-таки сражениебыло дано, несмотря на все увещания Кутузова? Да прежде всего потому, чтооппоненты Кутузова на военных совещаниях в Ольмюце - Александр I, фаворит царя, самонадеянный вертопрахПетр Долгоруков, бездарный военный австрийский теоретик Вейротер - страдалитой опаснейшей болезнью, которая называется недооценкой сил и способностейпротивника. Наполеон в течение нескольких дней в конце ноября 1805 г. выбивалсяиз сил, чтобы внушить союзникам впечатление, будто он имеет истощенную в предшествующихбоях армию и поэтому оробел и всячески избегает решающего столкновения.Вейротер глубокомысленно изрекал, что нужно делать то, что противник считаетнежелательным. А посему, получив столь авторитетную поддержку от представителязападноевропейской военной науки, Александр уже окончательно уверовал, чтоздесь, на Моравских полях, ему суждено пожать свои первые военные лавры. Одинтолько Кутузов не соглашался с этими фанфаронами и разъяснял им, что Наполеонявно ломает комедию, что он нисколько не трусит и если в самом деле чего-нибудьбоится, то только отступления союзной армии в горы и затяжки войны.

Но усилия Кутузова удержатьсоюзную армию от сражения не помогли. Сражение было дано, и последовал полныйразгром союзной армии под Аустерлицем 2 декабря 1805 г.

Именно после Аустерлицаненависть Александра Iк Кутузовунеизмеримо возросла. Царь не мог не понимать, конечно, что все страшные усилиякак его самого, так и окружавших его придворных прихлебателей свалить вину запоражение на Кутузова остаются тщетными, потому что Кутузов нисколько нерасположен был принять на себя тяжкий грех и вину за бесполезную гибель тысячлюдей и ужасающее поражение. А русские после Суворова к поражениям не привыкли.Но вместе с тем подле царя не было ни одного военного человека,который мог бы сравниться сКутузовым своим умой и стратегическимталантом. Не было прежде всего человека с таким громадным и прочным авторитетомв армии, как Кутузов.

Разумеется, современникипонимали - и это не могло не быть особенно неприятно Александру I, - что и без того большой военный престижКутузова еще возрос после Аустерлица, потому что решительно всем и в России и вЕвропе, сколько-нибудь интересовавшимся происходившей дипломатической ивоенной борьбой коалиции против Наполеона, было совершенно точно известно, чтоаустерлицкая катастрофа произошла исключительно оттого, что возобладал нелепыйплан Вейротера и что Александр преступно пренебрег советами Кутузова, непосчитаться с которыми он не имел никакого права, не только морального, но иформального, потомучто официальным главнокомандующим союзной армии в роковуюаустерлицкую годину был именно Кутузов. Но, конечно, австрийцы были более всех виновны в катастрофе.

После Аустерлица Кутузов былв полной опале, и только чтобы неприятель не мог усмотреть в этой опалепризнания поражения, бывший главнокомандующий был все-таки назначен (в октябре1806 г.) киевским военным губернатором. Друзья Кутузова были оскорблены занего. Это им казалось хуже полной отставки.

Но недолго пришлось емугубернаторствовать. В 1806 - 1807 гг. во время очень тяжелой войны сНаполеоном, когда после полного разгрома Пруссии Наполеон одержал победу подФридландом и добился невыгодного для России Тильзитского мира, Александр нагорьком опыте убедился, что без Кутузова ему не обойтись. И Кутузова, забытогово время войны 1806 - 1807 гг. с французами, вызвали из Киева, чтобы онпоправил дела в другой войне, которую Россия продолжала вести и после Тильзита,- в войне против Турции.

Начавшаяся еще в 1806 г.война России против Турции оказалась войной трудной и мало успешной. За этовремя России пришлось пережить тяжелое положение, создавшееся в 1806 г. послеАустерлица, когда Россия не заключила мирас Наполеоном и осталась без союзников, а затем вконце 1806 г. опять должна была начать военные действия, ознаменовавшиесябольшими битвами (Пултуск, Прейсиш-Эйлау, фридланд)и кончившиеся Тильзитом. Турки мира не заключали, надеясь на открытую, а послеТильзита на тайную помощь новоявленного «союзника» России - Наполеона.

Положение было сложное.Главнокомандующий Дунайской армией Прозоровский решительно нечего не могподелать и с беспокойством ждал с начала весны наступления турок. Война сТурцией затягивалась, и, как всегда в затруднительных случаях, обратились запомощью к Кутузову, и он из киевского губернатора превратился в помощникаглавнокомандующего Дунайской армией, а фактически в преемника Прозоровского. ВЯссах весной 1808 г. Кутузов встретился с посланником Наполеона генераломСебастиани, ехавшим в Константинополь. Кутузов очаровал французского генералуи, опираясь на «союзные» тогдашние отношения России и Франции, успел получить подтверждениесерьезнейшей дипломатической тайны, которая, впрочем, для Кутузова не былановостью, - что Наполеон ведет в Константинополе двойную игру и вопрекитильзитским обещаниям, данным России, не оставит Турцию без помощи.

Кутузов очень скоро поссорилсяс Прозоровским, бездарным полководцем, который вопреки советам Кутузова далбольшой бой с целью овладеть Браиловом и проиграл его, После этого обозленныйне на себя, а на Кутузова Прозоровский постарался отделаться от Кутузова, иАлександр, всегда с полной готовностью внимавший всякой клевете на Кутузова,удалил его с Дуная и назначил литовским военным губернатором. Характерно, что,прощаясь с Кутузовым, солдаты плакали.

Но они простились с нимсравнительно ненадолго. Неудачи на Дунае продолжались, и снова пришлось проситьКутузова поправить дело. 15 марта 1811 г. Кутузов был назначен главнокомандующимДунайской армией. Положение было трудное, вконец испорченное егонепосредственным предшественником, графом Н. М. Каменским, который оказалсяеще хуже смещенного перед этим Прозоровского.

Военные критики, писавшиеисторию войны на Дунае, единогласно сходятся на том, что яркий стратегическийталант-Кутузова именно в этой кампании развернулся во всю ширь. У него было меньше 46 тысяч человек, у турок - больше 70 тысяч. Долгои старательно готовился Кутузов к нападению на главные силы турок. Он долженбыл при этом учитывать, изменившееся положение в Европе. Наполеон уже не былтолько ненадежным союзником, каким он был в 1808 г. Теперь, в 1811 г., это ужеопределенно был враг, готовый не сегодня-завтра сбросить маску. После долгихприготовлений и переговоров, искусно веденных с целью выиграть время, Кутузов22 июня 1811 г. нанес турецкому визирю снова под Рущуком тяжкое поражение.Положение русских войск стало лучше, но все-таки продолжало оставаться ещекритическим. Турки, подстрекаемые французским посланником Себастиани, намеревалисьвоевать и воевать. Только мир с Турцией мог освободить. Дунайскую армию дляпредстоявшей войны с Наполеоном, а после умышленно грубой сцены, устроеннойНаполеоном послу Куракину 15 августа 1811 г., уже никаких сомнений в близостивойны ни у кого в Европе не оставалось.

И вот тут-то Кутузову удалосьто, что при подобных условиях никогда и никому не удавалось и что, безусловно,ставит Кутузова в первый ряд людей, прославленных в истории дипломатическогоискусства. На протяжении всей истории императорской России, безусловно, небыло дипломата более талантливого, чем Кутузов. То, что сделал Кутузов весной1812г. после долгих и труднейших переговоров, было бы не под силу даже наиболеевыдающемуся профессиональному дипломату, вроде, например, А. М. Горчакова, неговоря уже об Александре I, дипломате-дилетанте. «Теперь коллежский он асессор по частииностранных дел» - таким скромным чином наградил царя А. С. Пушкин.

Наполеон располагал в Турциихорошо поставленным дипломатическим и военным шпионажем и тратил на эту организациюбольшие суммы. Он не раз высказывал мнение, что когда нанимаешь хорошегошпиона, то нечего с ним торговаться о вознаграждении. У Кутузова в Молдавии вэтом отношении в распоряжении не было ничего, что можно было бы серьезно сравниватьсо средствами, отпускавшимися Наполеоном на это дело. Однако точные фактыговорят о том, что Кутузов гораздо лучше, чем Наполеон, знал обстановку, в которойему приходилось воевать на Дунае.Никогда не совершал Кутузов таких поистине чудовищных ошибок в своих расчетах,какие делал французский император, который совершенно серьезно надеялся на то,что стотысячная армия турок не только победоносно отбросит Кутузова от Дуная,от Днестра, от верховьев Днепра, но и приблизится к Западной Двине и здесь вступитв состав его армии. Документов от военных осведомителей поступало враспоряжение Кутузова гораздо меньше, чем их поступало в распоряжениеНаполеона, но читать-то их и разбираться в них Кутузов умел гораздо лучше.

За 5 лет, прошедших от началарусско-турецкой войны, несмотря на частичные успехи русских, принудить турок кмиру все-таки не удалось. Но то, что не удалось всем его предшественникам,начиная от Михельсона и кончая Каменским, удалось Кутузову.

Его план был таков. Войнабудет кончена и может быть кончена, но только после полной победы над большойармией великого «верховного» визиря. У визиря Ахмет-бея было около 75 тысяччеловек: в Шумле - 50 тысяч и близ Софии - 25 тысяч; у Кутузова в молдавскойармии - немногим более46 тысяч человек. Турки начали переговоры, но Кутузов понималочень хорошо, что дело идет лишь об оттяжке военных действий. Шантажируя Кутузова,визирь и Гамид-эффенди очень рассчитывали на уступчивость русских ввидублизости войны России с Наполеоном и требовали, чтобы границей между Россией иТурцией была река Днестр. Ответом Кутузова был, как сказано, большой бой подРущуком, увенчанный полной победой русских войск 22 июня 1811 г. Вслед за тем Кутузовприказал, покидая Рущук, взорвать укрепления. Но турки еще продолжали войну.Кутузов умышленно позволил им переправиться через Дунай. «Пусть переправляются,только перешло бы их на наш берег поболее», - сказал Кутузов, по свидетельствуего сподвижника и затем историка Михай ловского-Данилевского. Кутузов осадиллагерь визиря, и осажденные, узнав, что русские пока, не снимая осады, взяли Туртукайи Силистрию (10 и 11 октября), сообразили, что им грозит полное истребление, еслиони не сдадутся. Визирь тайком бежал из своего лагеря и начал переговоры. А 26ноября 1811 г. остатки умирающей от голода турецкой армии сдались русским.

Наполеон не знал меры своемунегодованию. «Поймите вы этих собак, этих болванов турок! У них есть дарованиебыть битыми. Кто мог ожидать и предвидеть такие глупости?» - так кричал внесебя французский император. Он не предвидел тогда, что пройдет всего несколькомесяцев, и тот же Кутузов истребит «великую армию», которая будет состоять подводительством кое-кого посильнее великого визиря...

И тотчас же, выполнив сполнейшим успехом военную часть своей программы, Кутузов-дипломат довершилдело, начатое Кутузовым-полководцем.

Переговоры, открывшиеся всередине октября, как и следовало ожидать, непомерно затянулись. Ведь именновозможно большая затяжка переговоров о мире и была главным шансом турок на смягчениерусских условий. Наполеон делал решительно все от него зависящее, чтобы убедитьсултана не подписывать мирных условий, потому что не сегодня-завтра французынагрянут на Россию и русские пойдут на все уступки, лишь бы освободитьмолдавскую армию. Прошел октябрь, ноябрь, декабрь, а мирные переговорыоставались на точке замерзания. Турки предлагали в качестве русско-турецкойграницы уже, правда, не Днестр, а Прут, но Кутузов и об этом не желал слышать.

Из Петербурга шли проектыпроизвести демонстрацию против Константинополя, и 16 февраля 1812 г. Александрдаже подписал рескрипт Кутузову о том, что, по его мнению, следует «произвестисильный удар под стенами Царяградасовокупно морскими и сухопутными силами». Из этого проекта,впрочем, ничего не вышло. Кутузов считал более реальным тревожить турокнебольшими сухопутными экспедициями.

Наступила весна, котораяосложнила положение. Во-первых, вспыхнула местами в Турции чума, а во-вторых,наполеоновские армии стали постепенно уже проходить на территорию междуОдером и Вислой. Царь уже шел на то, чтобы согласиться признать Прут границей,но требовал, чтобы Кутузов настоял на подписании союзного договора между Турциейи Россией. Кутузов знал, что на это турки не пойдут, но он убедил турецкихуполномоченных, что для Турции наступил момент, когда решается для них вопросжизни или смерти:если турки не подпишут немедленно мира с Россией, то Наполеон в случаеего успехов в России все равно обратится против Турецкой империи и призаключении мира с Александром получит от России согласие на занятие Турции.Если же Наполеон предложит России примирение, то, естественно, Турция будетразделена между Россией и Францией. На турок эта аргументация очень сильноподействовала, и они уже соглашались признать границей Прут до слияния его сДунаем и чтобы дальше граница шла по левому берегу Дуная до впадения в Черноеморе. Однако Кутузов решил до конца использовать настроение турок ипотребовал, чтобы турки уступили России на вечные времена Бессарабию скрепостями Измаилом, Бендерами, Хотином, Килией и Аккерманом. В Азии границыоставались, как были до войны, но по секретной статье Россия удерживала всезакавказские земли, добровольно к ней присоединившиеся, а также полосупобережья в 40 километров. Таким образом, замечательный дипломат, каким всегдабыл Кутузов, не только освобождал молдавскую армию для предстоящей войны сНаполеоном, но и приобретал для России обширную и богатую территорию.

Кутузов пустил в ход всеусилия своего громадного ума и дипломатической тонкости. Ему удалось уверитьтурок, что война между Наполеоном и Россией вовсе еще окончательноне решена, но что еслиТурция вовремя не примирится с Россией, то Наполеон опять возобновит сАлександром дружеские отношения, и тогда оба императора разделят Турциюпополам. И то, что впоследствии в Европе определяли как дипломатический«парадокс», свершилось. 16 мая 1812 г. после длившихся долгие месяцыпереговоров, мир в Бухаресте был заключен: Россия не только освобождала длявойны против Наполеона всю свою Дунайскую армию, но сверх того она получала отТурции в вечное владение всю Бессарабию. Но и это не все: Россия фактическиполучала почти весь морской берег от устьевРиона до Анапы.

Узнав о том, что турки 16(28) мая 1812 г. подписали в Бухаресте мирный договор, Наполеон окончательноистощил словарь французских ругательств. Он понять не мог, как удалосьКутузову склонить султана на такой неслыханно выгодный для русских мир в самыйопасный для России момент, когда именно им, а не туркам, было совершенно необходимоспешить с окончанием войны.

Таков был первый по времениудар, который нанес Наполеону Кутузов-дипломат почти за три с половиной месяцадо-того, как ему на Бородинском поле нанес второй удар Кутузов-стратег.

Кутузов-стратег

Впоследствии князь Вяземский,вспоминая об этом времени, говаривал, что тот, кто не жил в эти годыневозбранного владычества Наполеона над Европой, не мог вполне представить,как трудно и тревожно жилось в России в те годы, о которых друг его, А. С.Пушкин, писал: «Гроза двенадцатого года еще спала, еще Наполеон не испыталвеликого народа, еще грозил и колебался он».

Кутузов яснее, чем кто-либо,представлял себе опасность, угрожавшую русскому народу. И когда ему пришлось вэто критическое, предгрозовое время вести войну на Дунае, высокий талантстратега позволил ему последовательно разрешать один за другим те вопросы,перед которыми в течение 6 лет становились в тупик все его предшественники, аширота его политического кругозора охватывала не только Дунай, но и Неман, иВислу, и Днестр. Он распознал не только вполне уже выясненного врага -Наполеона, но и не вполне еще выяснившихся «друзей» вроде Франца австрийского,короля прусского Фридриха-Вильгельма III, лорда Ливерпуля и Кэстльри.

Впоследствии Наполеонговорил, что если бы он предвидел, как поведут себя турки в Бухаресте и шведы вСтокгольме, то он не выступил бы против России в 1812 г. Но теперь было позднокаяться.

Война грянула. Неприятельвошел в Смоленск и двинулся оттуда прямо на Москву. Волнение в народе, беспокойствои раздражение в дворянстве, нелепое поведение потерявшей голову Марии Федоровныи царедворцев, бредивших эвакуацией Петербурга, - все это в течение первыхдней августа 1812 г. сеяло тревогу, которая возрастала все больше и больше.Отовсюду шел один и тот же несмолкаемый крик: «Кутузова!»

«Оправдываясь» перед своейсестрой, Екатериной Павловной, которая точно так же не понимала Кутузова, нелюбила и не ценила его, как и ее брат, Александр писал, что он «противился»назначению Кутузова, но вынужден был уступить напору общественного мнения и«остановить свой выбор на том, на кого указывал общий глас».

О том, что творилось внароде, в армии при одном только слухе о назначении Кутузова, а потом при егоприбытии в армию, у нас есть много известий. Неточно и неуместно было быупотреблять в данном случае слово «популярность». Несокрушимая вера людей,глубоко потрясенных грозной опасностью, в то, что внезапно явился спаситель, -вот как можно назвать это чувство, непреодолимо овладевшее народной массой.«Говорят, что народ встречает его повсюду с неизъяснимым восторгом. Все жителигородов выходят навстречу, отпрягают лошадей, везут на себе карету; древниестарцы заставляют внуков лобызать стопы его; матери выносят грудных младенцев,падают на колени и подымают их к небу! Весь народ называет его спасителем».

8 августа 1812 г. Александрпринужден был подписать указ о назначении Кутузова главнокомандующим российскихармий, действующих проти

Приднестровский государственный университет

Кафедра гражданской защиты

История Российской армии

Полководцы

КУТУЗОВ (ГОЛЕНИЩЕВ-КУТУЗОВ) Михаил Илларионович (1745-1813)

Реферат по предмету “Гражданская защита”

Выполнил студент 202 группы лингвистического отделения

Яковлев С. Н.

Проверил преподаватель кафедры гражданской защиты

Кадомцев А. В.

Тирасполь, 1999

ПЛАН РЕФЕРАТА

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

МИХАИЛ ИЛЛАРИОНОВИЧ КУТУЗОВ - ПОЛКОВОДЕЦ И ДИПЛОМАТ

БЕССМЕРТЕН ТОТ, ОТЕЧЕСТВО КТО СПАС…

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Великий русский полководец, генерал-фельдмаршал (1812 г.). С 1761 г. командир роты Астраханского пехотного полка, с 1762 г. адъютант Ревельского генерал-губернатора. В 1764-1765 гг. командовал отдельными отрядами. В ходе русско-турецкой войны 1768-1774 гг. отличился в сражениях при Рябой Могиле, Ларге и Кагуле. За храбрость, проявленную в июле 1774 г. в бою близ дер. Шумы (ныне Кутузовка), награжден орденом Святого Георгия 4-й степени. С 1776 г. служил в Крыму под начальством А. В. Суворова, который поручал ему наиболее ответственные задания по организации охраны побережья полуострова. С 1777 г. командир Луганского пикинерного, затем Мариупольского легкоконного полков. В русско-турецкой войне 1787-1791 гг. принимал участие в боевых действиях под Очаковом, Аккерманом, Вендорами. В 1790 г. отличился при штурме и взятии Измаила, командуя 6-й колонной, за что награжден орденом Святого Георгия 3-й степени и произведен в генерал-поручики. Еще в ходе штурма Измаила был назначен комендантом крепости, а после победы оставался комендантом и стал начальником войск, расположенных между Днестром и Прутом. В 1791 г. нанес поражение турецким войскам при Бабадаге и в Мачинском сражении, за что удостоен ордена Александра Невского и большого креста орденов Святого Георгия 2-й и 3-й степени. С 1794 г. директор Сухопутного шляхетского корпуса, с 1795 г. командующий и инспектор русских войск в Финляндии, с 1799 г. Литовский и с 1801 г. - Петербургский военный губернатор. В 1805 г. назначен главнокомандующим одной из русских армий в войне с Наполеоном I. В октябре того же года совершил отступательный марш-маневр от Браунау к Ольмюцу и, нанеся поражение французам под Амштеттеном и Дюренштейном, вывел войска из-под нависшей угрозы окружения. Участник Аустерлицкого сражения 1805 г. За мужество, проявленное в боях против французских войск, награжден орденом Святого Владимира 1-й степени.

Во время русско-турецкой войны 1806-1812 гг. Кутузов, будучи главнокомандующим Молдавской армией (апрель 1811 г. - май 1812 г.), нанес сокрушительное поражение турецким войскам в Рущукском сражении (1811 г.). В начале Отечественной войны 1812 г. был избран начальником Петербургского, а затем Московского ополчения. С августа главнокомандующий всей русской армией, руководил Бородинским сражением. После оставления Москвы Кутузов скрытно совершил фланговый Тарутинский маневр и вывел армию из-под удара врага, умело управлял русскими войсками в бою на р. Чернишня и в сражении под Малоярославцем в октябре 1812 г., а затем нанес сокрушительное поражение французской армии на р. Березине. За высокое полководческое искусство Кутузов получил титул князя Смоленского и был награжден орденом Святого Георгия 1-й степени. С января 1813 г. главнокомандующий русской армией, которая начала поход в Западную Европу.

Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов, светлейший князь Российской империи, с титулом Смоленского, генерал-фельдмаршал российской и прусской армиями, член Государственного совета, и орденов: российских, Св. Андрея с бриллиантами, Св. Александра Невского, Св. Георгия 1 степени, Св. Владимира 1 степени, Св. Анны 1 степени, Св. Иоанна Иерусалимского большого креста, австрийского Марии-Терезии 1 степени и Прусского Черного Орла кавалер, имевший золотую шпагу с алмазами и лавровым изумрудным венком и портрет императора Александра, бриллиантами украшенный, родился 5 сентября 1745 года. Род Кутузовых принадлежалт к почетным родам русского дворянства. "Честный муж Гавриил", родоначальник Кутузовых, выехавший из "Немеции" при Александре Невском, был родоначальником Кутузовых, из коих один принял, в отличие, название Голенищевых-Кутузовых.

Дата	Прохождение службы
	Выпущен из дворянской артиллерийской школы в артиллерию капралом
	Произведен в офицеры в Астраханский пехотный полк
	Пожалован чином капитана
	За отличия в сражениях при Рябой Могиле и Кагуле произведен в майоры
	Пожалован чином подполковника
	За проявленную храбрость при покорении Крыма награжден орденом Св. Георгия 4 степени
1776-1784 год	Находясь в войсках Суворова и Потемкина, по их представлению получает чины полковника, бригадира и генерал-майора
	За проявленную храбрость при штурме Измаила награжден чином генерал-поручика и орденом Св. Георгия 3-й степени
	За битву под Мачином, где начальствовал правым крылом войск, награжден орденом Св. Георгия 2-й степени
	Назначен главнокомандующими войсками в Финляндии и директором кадетского корпуса
1796-1801 годы	Пожалован чином генерала от инфантерии, Орденом Св. Иоанна Иерусалимского и Св. Андрея. Назначен Литовским генерал-губернатором
	Назначен Петербургским генерал-губернатором
1802-1805 годы	Находился в отпуске "по трудам и болезням"
1805-1806 годы	Назначен главнокомандующим соединенной Австрийско-Российской армией.
	Определен военным губернатором в Киев
	Командуя русской армией в войне с Турцией, при Ращуке разбил превосходящие турецкие войска.
	За победу над 70000 турецкой армией награжден графским титулом

Узнав о вступлении Наполеона в пределы России, Кутузов счел обязанным явиться в столицу из своего имения, где находился после заключения мира с Турцией. Сознавая его заслуги, ему поручили начальство войсками в Петербурге. В июле Москва и Петербург в одно время избрали Кутузова начальником их ополченческих дружин. По приезде императора Александра I Кутузов был возведен в княжеское достоинство, с титулом светлейшего, и назначение в члены Государственного совета, а 8 августа назначен главнокомандующим всеми действующими против Наполеона армиями. Началось беспримерное в истории противостояние двух огромных армий, закончившееся полным изгнанием Наполеоновских войск. Высшие почести знаменовали подвиги Кутузова: чин фельдмаршала, 100000 рублей и звание статс-дамы его супруге за Бородинскую битву, золотая шпага с алмазами и лавровым венком из изумрудов, за Тарутинскую битву; титул Смоленского за битвы около Смоленска, орден Св. Георгия I степени, алмазные знаки ордена Св. Андрея за изгнание неприятеля из пределов России. Русские войска перешли Неман. Города сдавались один за другим. 14 февраля был возобновлен союз с Пруссией и главнокомандующий прусской армией, Блюхер, подчинился Кутузову. Но, возвращаясь с совещания императора Александра и короля Прусского, 5 апреля 1813 года, Кутузов простудился, слег в постель и скончался 16 апреля, на 68 году от рождения.

Кутузов был среднего роста, тучен, медлителен в движениях, здоров до самой старости, несмотря на труды и тяжкие раны. Он принадлежал к самым образованным людям своего века, имел обширные познания, владел языками французским, немецким и польским, любил отдыхать за чтением. Военные познания его и опытность были необыкновенные. Он вполне знал должность инженера, квартирмейстера и комиссара (в то время должность, занимавшуюся снабжением войск), испытавши их сам. Отличительной чертой его были скрытность, хитрость и самостоятельность. Не терпя чужих советов, он никогда не спорил и не противоречил, а искусство уживаться с другими постиг он в удивительной степени. Мужество Кутузова было непоколебимо, но ему доступны были все впечатления любви и дружбы.

Евгений Викторович Тарле

Михаил Илларионович Кутузов - полководец и дипломат

Выявление громадных личных заслуг Кутузова затруднялось прежде всего тем, что долгое время вся война 1812 г., с момента отхода русской армии от Бородина до прихода в Тарутино, а затем вплоть до вступления ее в Вильно в декабре 1812 г., не рассматривалась как осуществление глубокого плана Кутузова - плана подготовки, а затем реализации непрерывавшегося контрнаступления, приведшего к полному разложению и конечному уничтожению наполеоновской армии.

Теперь историческая заслуга Кутузова, который против воли царя, против воли даже части своего штаба, отметая клеветнические выпады вмешивавшихся в его дела иностранцев вроде Вильсона, Вольцогена, Винценгероде, провел и осуществил свою идею, вырисовывается особенно отчетливо. Ценные новые материалы побудили советских историков, занимающихся 1812 годом, приступить к выявлению своих недочетов и ошибок, пропусков и неточностей, к пересмотру сложившихся прежде мнений о стратегии Кутузова, о значении его контрнаступления, о Тарутине, Малоярославце, Красном, а также о начале заграничного похода 1813 г., о котором у нас знают очень мало, в чем виновна почти вся литература о 1812 годе, в том числе и моя старая книга, где этому походу посвящено лишь очень немного беглых замечаний. Между тем первые четыре месяца 1813 г. немало дают для характеристики стратегии Кутузова и показывают, как контрнаступление перешло в прямое наступление с точно поставленной целью уничтожения агрессора и в дальнейшем - низвержения наполеоновской грандиозной хищнической «мировой монархии».

В подготовляемой мною новой книге «Нашествие 1812 года и разгром Наполеона в России» я надеюсь воспользоваться как новыми, так и более обстоятельно некоторыми старыми материалами и, более подробно рассказав о том, что вытекает само собой из новой концепции книги, дать читателю нечто более законченное и правильное, чем удалось дать в старой книге (Указанная книга не была закончена автором, имеются лишь отдельные отрывки. - Сост.).

Эта новая работа дает мне возможность и возлагает на меня обязанность вновь заняться 1812 годом, исправить, а главное, сильно пополнить работу и попытаться представить советскому читателю историю гибели наполеоновской армии в свете новых данных.

Я надеюсь со временем, в связи с выходом в свет II тома моей трилогии («Русский народ в борьбе против агрессоров в XVIII-XX веках»), опубликовать очерк о том, как «показан», а точнее, как замаскирован истинный образ великого полководца Кутузова в литературе Западной Европы и Америки. Туда прежде всего войдет разбор работ немецких историков, немало потрудившихся над фальсификацией истории 1812 г. вообще, а Кутузова в частности: Ганса Дельбрюка, Йорка фон Вартенбурга, Бернгарди, а особенно сбивших многих с толку своим авторитетом «очевидцев» - Клаузевица и Толя, англичанина Роберта Вильсона, шпионившего за Кутузовым одновременно за счет и в пользу английского посла Кэткарта и императора Александра, Рюстова (он критикует Кутузова в войне 1805 г. и дает ему авансом общую оценку). Рота фон Шрекенштейна («Роль кавалерии в битве под Бородином») и т. д.

Отдельно я даю разбор показаний французских участников и летописцев похода: Коленкура, Сегюра, Жомини, историков Шамбре, Тьера, новейшего автора Луи Мадлена и др.,- причем отмечаю, что некоторые из них (например, основоположник «наполеоновской легенды» Адольф Тьер) фантазируют о сражениях 1812 г. больше, чем даже официальные «Бюллетени великой армии», хотя последние дали совсем недостижимые, казалось бы, образцы (вспомним бюллетень о выходе Наполеона из Москвы: «Великая армия, разбив русских, идет в Вильну» и пр.). Англичане (кроме упомянутого памфлета Вильсона) мало писали о 1812 годе и писали чисто фактические очерки, а когда пускались в оценки, то ограничивались краткими голословными презрительными или «снисходительными» отзывами. В частности, о Кутузове и его стратегии они вообще никакого представления не имеют. В последнее время стали появляться и американские работы, которыми я и заканчиваю в подготовляемой статье свой обзор «сказаний иностранцев о 1812 годе», как можно было бы по-старинному назвать подавляющее большинство этих иногда прямо диковинных повествований.

Следует отметить одно очень любопытное наблюдение. Иностранные историки, пишущие о 1812 годе в России, меньше и реже пускают в ход метод опорочивания, злостной и недобросовестной критики, чем метод полного замалчивания. Приведу типичный случай. Берем четырехтомную новейшую «Историю военного искусства в рамках политической истории», написанную проф. Гансом Дельбрюком. Раскрываем четвертый, увесистый, посвященный XIX в. том, особенно главу «Стратегия Наполеона». Ищем в очень хорошо составленном указателе фамилию Кутузова, но не находим ее вовсе. О 1812 годе на стр. 386 читаем: «Настоящую проблему наполеоновской стратегии представляет кампания 1812 г. Наполеон разбил русских под Бородином, взял Москву, был вынужден отступить и во время отступления потерял почти всю свою армию». Оказывается, будь на месте Наполеона тайный советник проф. Г. Дельбрюк, России пришел бы конец: «Не лучше ли поступил бы Наполеон, если бы в 1812 г. он обратился к стратегии измора и повел бы войну по методу Фридриха?»

И, собственно, больше ничего о 1812 годе не говорится, а Кутузов даже не упомянут. Но обо всем этом будет сказано более подробно в особом очерке. Там же я коснусь как старой русской литературы, так и советской, вышедшей в самое последнее время (в 1950-1951 гг.).

В 1948 г. я приступил к работе над значительной, очень своевременной темой «Русский народ в борьбе против агрессоров в XVIII-XX веках». Первый том этой работы посвящен шведскому нашествию и разгрому Карла XII, второй том, над которым я работаю в настоящее время, - нашествию 1812 г. и разгрому Наполеона в России, третий том будет посвящен нашествию и разгрому немецко-фашистских войск и полному разгрому гитлеровской Германии.

В этой общей связи я и рассматриваю сейчас нашествие 1812 г. В моей новой книге о 1812 годе я подробно анализирую то, что дают документы о боях под Тарутином, Малоярославцем, Красным, и пытаюсь выяснить, какое место они занимают в той цепи активных (и победоносных) военных действий, какой является от начала до конца контрнаступление Кутузова.

Отмечу некоторые моменты, наиболее существенно отличающие подготовляемую мною книгу от той, которая писалась в 1937 г. и была впервые издана в 1938 г. Во-первых, гораздо более обстоятельно будет показано разорение и сожжение французами Смоленска и общий жестокий характер нашествия как до Смоленска, так и особенно от Смоленска до Бородина, от Бородина до Москвы, от Москвы до Вязьмы, беспощадное, истинно варварское разорение, причиненное агрессором, грабившим, опустошавшим, сжигавшим города, села, деревни на всей постепенно занимаемой им территории.

Во-вторых, деятельность Кутузова будет показана в тесной связи с его общей программой нанесения основного тяжкого удара неприятельской армии на путях к Москве. После Бородина и отступления к Москве и за Москву, к Тарутину, Кутузов поставил целью воссоздание регулярной военной силы, необходимой для начала систематического и непрерывного контрнаступления. Тут будет рассмотрена организаторская деятельность Кутузова и его штаба в Тарутине (что не было сделано в старой книге); наконец, будет дан анализ сражений под Тарутином, Малоярославцем, Вязьмой, Красным, Березиной и выявлено их значение как последовательных звеньев осуществления развивавшегося кутузовского плана контрнаступления, реализация которого и привела к уничтожающему разгрому армии агрессора. При описании партизанской войны в новой книге будет подробно показано, что партизанские действия были лишь большой, очень существенной поддержкой действий регулярной армии, но вовсе не главным средством и орудием, сокрушившим неприятеля, потому что решающая роль принадлежала регулярной армии, - другими словами, будет исправлена неточность, а потому и ошибочность формулировки, данной в старой книге, в главе о «народной войне».